Заключительный период

Это был некий парадокс, по своей неразрешимости напоминавший ему Большую теорему Ферма. Ибо, считал в обыденной своей рассудительности и опираясь на немалый свой же житейский практицизм Чижов, сколь бы ни был он заслуженно неизвестен, все-таки он хоть сколь-нибудь должен был тут же быть и известен — настолько хотя бы, чтобы неведомый ему некто в той или иной форме, но определенно назвал бы именно его фамилию. Но, перебрав в уме все возможные варианты, Чижов так и не представил себе, кто бы это мог быть и как это все могло случиться.

И хотя это случилось, загадочности от этого не стало меньше. Это был круг, замкнутый круг. Оставалось лишь утешаться самим не поддающимся сомнению фактом, что он, Чижов, попал в Бухарест, чего никак не мог предполагать, и там попал в оперу — что мог предполагать еще меньше. И тут уже, в том состоянии, в котором он пребывал все эти две зарубежные недели, ему стало казаться, что далее с ним может уже произойти все, что угодно…

Пролог тем временем мелодично приближался к концу.

В театре было довольно свободно. Чижов поразмышлял над возможными причинами этого. Их было несколько.

Недавно город пережил разрушительное землетрясение.

Кроме того, не приходилось сомневаться, что большинство его жителей успело прослушать знаменитую оперу ранее.

Можно было предположить, что сейчас в зале были те, кто, подобно Чижову, не успел сделать это вовремя, или завзятые меломаны, посещающие театр, как только к тому представится время.

Звучала музыка. Чижов, стараясь не вертеть головой, смотрел по сторонам. Его интересовали люди.

Он скосил глаза. В соседней ложе молодой и красивый румын, поразительно похожий на чемпиона Грузии по борьбе дзюдо в полулегком весе Гоги Шарадзе (он был даже не грузин, а аджарец родом из-под Батуми, что, разумеется, не меняло ничего), бережно держал за руку красивую девушку в открытом вечернем платье с пышными светлыми волосами, подхваченными синей лентой, и Чижов с ревностью истинного сына муз, считающего, что по неписаному закону справедливости лишь он имеет преимущественные права на все самое прекрасное, позавидовал молодому румыну. Тот был в смокинге — в смокинге! Он, не отрываясь, смотрел на сцену, словно то, о чем говорил в эти мгновения Пролог, могло открыть ему (но как же необыкновенно он был похож на Гоги Шарадзе) нечто чрезвычайно важное в его собственной судьбе.

И его смокинг, и его напряженное внимание, с каким отдавался он театральному действу, подсказывали Чижову, что в отличие от него самого румынский этот двойник батумского дзюдоиста наверняка был истинным меломаном и в отличие опять же от Чижова вовсе не случайно попал в театр в этот рождественский вечер; и уж совсем не приходилось сомневаться, что замечательная и мелодичная музыка композитора Леонкавалло была ему хорошо известна: Чижов видел, что губы молодого румына шевелились.

Но и Чижову она была известна тоже! Как жаль, что он со всей определенностью не мог сказать об этом ни гогиподобному, облаченному в прекрасно сшитый смокинг (это ж надо ж!), румыну, ни тем более его светловолосой спутнице, чья рука доверчиво покоилась в его узкой ладони: да, и м е н н о  э т а  музыка была Чижову, при всей его бесспорной музыкальной необразованности, известна хорошо и досконально с незапамятных, можно так сказать, времен, когда они, томимые унизительным хроническим безденежьем, висевшим над студенческими головами не менее постоянно, чем тучи над городом в осеннее время, он вместе с Пашкой Филимоновым втихую  т о л к а л и  на барахолке у Обводного канала уникальные пластинки из коллекции профессора Филимонова, известного во всей стране терапевта и меломана; перед тем, как свершить очередной акт вынужденного, что ни говори, музыкального вандализма, Филимонов-младший вместе со своим другом Чижовым добросовестно прослушивали приговоренную к гражданской смерти пластинку, прослушивали не раз и не два, как бы прощаясь с ней и в то же время запечатлевая в памяти, как прощаются с дорогим сердцу образом, которому волею судеб суждено скрыться навсегда под крышкой гроба. Коллекция Филимонова-старшего содержала все, что стоило знать о классической музыке; только дубликатов им хватило почти что до самого диплома, так что в данном случае преступление служило источником образования. Что и говорить, источник этот чистым назвать было нельзя; тот факт, что большинство рек берут свое начало в болотах, отдает дешевой казуистикой и к рассмотрению не принимается.

Сомов принял вправо, принял резко, забыв включить указатель поворота, что в другом случае могло бы плохо кончиться, он принял окончательное решение, он решил загнать машину в гараж и больше не думать ни о чем, береженого бог бережет, поставит машину, а потом пойдет потихоньку в пустой свой дом, а заодно и проветрится.

Да и тремя светофорами меньше.

Часы показывали пять минут десятого.