Заключительный период

Марина так и поступает. С самого утра она в своем зубоврачебном кабинете. Еще и одиннадцати нет, а в кресле сидит пятый уже сегодня пациент, Тузов Евгений, лет тридцати пяти мужик, с белесой стриженой головой-огурцом. Странный мужик, ростом с коломенскую версту, а голосок тонкий, как у дитяти. Руки в кости широкие до удивления, ладони что твоя сковорода, а плечи узкие, будто и совсем их нет. Но мужик-то, ах и мужик — неважно, что странно скроен! Ну на все руки мастер: что косить, что пахать, что корову доить, что сапоги тачать. Марина знает, что Тузов работал год назад в одной партии с Зубовым и в этом году помогал: то продукты в лес отвезет, то деревья валить наймется. Неделю даже кашеварил.

Теперь он сидит в кресле, руки цвета вареного рака вцепились в подлокотники, рот открыт. Тихо поет бормашина, которую Федя, рабочий, прозвал когда-то «бурмашиной». Поет машина, подвывает, делая три тысячи оборотов в минуту. Крупная дрожь бьет огромного костистого Тузова, когда нежная девичья рука берется за никелированное жальце бормашины. Точно и аккуратно, почти механически делает эта рука свое кропотливое дело, а девичий голос заботливо спрашивает: «Не больно?» Или велит: «Сплюньте». Или уговаривает: «Потерпите, сейчас придется немножко потерпеть». «Вьи-ивьи», — воет бормашина. «Можете сплюнуть». Правая рука безошибочно находит нужную трубочку, теплая вода приятно омывает зуб. «Не беспокоит? Ну, вот и хорошо». Из другой трубочки, тоненькой, блестящей, идет теплый воздух, сушит только что промытый зуб. Наука! Техника! Такого еще Тузов не видывал.

К умелым рукам Марины Тузов относится с таким же уважением, с каким она — к его умелым рукам. Тузов Евгений размышляет: девка-то эта — мастер своего дела. Недаром идет о ней слава по окрестным селам и деревням. А машина-то, машина — вся эмалью покрыта, нежно-зеленой матовой эмалью цвета первой травы, просто диво дивное. Острому охотничьему глазу не надо даже напрягаться, чтобы прочесть все надписи на эмалированном чуде. Вот красная кнопка вверху и надпись: «Общий осветитель». Слева другая надпись: «Подогрев лекарств». Чуть правее: «Главный выключатель». Еще правее, пониже: «Подогрев воды». И внизу: «Регулятор гальванокау…» — тьфу, нечистый дух, язык сломать можно. Техника! Никель сверкает неукротимо и грозно, и только мягкий блеск эмали смягчает это пугающее впечатление.

Тузов, скосив глаза, смотрит — маленькие руки проворно растирают цемент на толстой стеклянной пластинке. Разговаривать ему сейчас нельзя, не велено рот закрывать. И он вспоминает разговор, который вел, садясь в кресло.

— Доктор, сколько такая вот штука стоит? — спросил тогда Тузов.

— Эта штука, — ответила Марина, — стоит двадцать четыре тысячи рублей. Не считая доставки.

Двадцать четыре тысячи! Ну кто там говорит, что нет чудес?! А это что? Стоит оно в нашей деревне, блестящее, сверкающее, за двадцать четыре тысячи целковых, не считая доставки. Для кого? Для доярок да пастухов, для шоферов да конюхов — для нашего брата, одним словом. Сидишь в кресле, как министр, только рот разевай, и девушка тебе быстро наведет порядок во рту, будешь кусать, как молодой, и все это — бесплатно! «Эх, есть хорошие люди, — думает Тузов, — есть… Вот докторшу взять для примера… Это ж тоже понять надо как следует: человек привык ко всему городскому. Кино там, и театр, и музей, газ и телефон; учится, учится, а потом едет а деревню, чтобы нашему брату зубы рвать. Да еще и рвать-то почем зря не хочет — возится, лечит, каждый зуб бережет. А должно быть, с непривычки тоскливо ей тут, — думает Тузов, в то время как маленький шарик цементного теста закрывает вылеченный зуб. — Что тут у нас? Кино раз в неделю да танцы… А человек к культуре приучен. Три года уже здесь живет. Наши-то деревенские — и то многие уезжают, городской жизнью интересуются».

Из всего этого Тузов делает неожиданный вывод: «Пойду-ка я, как время приспеет, в лес, набью белок с полдюжины. Набью — и отдам докторше, пусть носит».

— Вот и все! — Голос Марины приветлив, но глаза ее невеселы. — Вот и все, Евгений Васильевич. Два часа не есть, не пить. Будет беспокоить — зайдите.

— Ну, спасибо, доктор, — обметая макушкой потолок, пищит Тузов своим удивительным голосом. — Спасибо.

Он еще хочет что-то сказать, потом взмахивает огромными красными руками и, наклонив на пороге голову, вылезает из кабинета. «Невесела докторша что-то, — думает он. — Может, обидел кто? Если кто обидел, голову ему отвертеть — и то мало».