Заключительный период

Этикет требует, чтобы о делах с места в карьер не говорить. Сельский житель и до сих пор сохранил перешедшее от предков правило: дело требует разговора обстоятельного. Пусть даже коротким будет разговор, но должен он вестись без спешки, в соответствующей обстановке, то есть под крышей.

— Ну, а планы у тебя какие? — спрашивает Зубов.

— Планы-то? Вот управлюсь маненько по хозяйству. Потом дичь нужно сторожить, опять же рыба.

— Ну, а в колхозе как? Телятник новый кончили? — Кивок: да, кончили. — Н-да… У меня тут к тебе разговор один деловой.

Тузов, уже давно понявший что к чему (и как это в деревне все узнают, просто загадка; иной раз чуть ли не раньше самого события всем все становится известным), тюкнул еще разок-другой, распрямился, сказал тонким своим голоском, что раз деловой разговор — милости просим.

Зашли. То же, что и в любом северном доме: чистота, вышивки замысловатые…

— Приготовь нам чего-нибудь, Катя.

Жена Тузова, маленькая, кругленькая, быстрая, с миловидным еще лицом женщина, кинула на Зубова настороженный взгляд — что здесь затевается? Зубов попробовал запротестовать: время дорого, дело спешное…

Тузов нахмурил добродушное лицо, белесый ежик его стал дыбом. Дело-то спешное — пусть, а говорить о нем надо не спеша. Ничего не осталось, как покориться. А на столе, как по волшебству, бутыль с «деревенским пивом», удивительно коварным, как оказалось позднее; еще — лук, соль, огурцы малосольные, картошка с пару… Выпили пива, заели луком, пошел разговор.

— Плохо твое дело, — сказал Тузов. — Придется помочь.

— Володьку Крюкова хотел сговорить, — сказал Зубов. — А он, чифирист проклятый, лыка не вяжет.

Тузов только рукой махнул. Тюремных он не любил и спуску им не давал.

— Да нет, он парень ничего, — заступился Зубов, неудержимо хмелея от второго стакана. — Он, знаешь, круглый сирота, без отца и матери… Ну и покатился.

Тузов повернулся к нему всей своей нескладной фигурой.

— Ну, едрена-феня… Ерунда! При чем тут отец?.. Я вот тоже сиротой рос, так что ж, и мне туда дорога, в тюрьму? Тут, знаешь, закон: хочешь быть человеком — будь. Дорога не заказана. А легкую хочешь жизнь, ну, едрена-феня, гляди тогда в оба. — Он даже рассердился, что бывало с ним очень редко. — А что, — напрягал он свой странный тонкий голос, — а что, гляди, всех жуликов теперь жалеть начали. Жулик, он, гляди-ка ты, несчастный. Сделаем ему легкую жизнь, раз он такой судьбой обиженный. Значит, жулику дай хорошую жизнь сейчас, а как честный кто, он подождет, он сознательный. Ерунда выходит… — И Тузов махнул рукой, чуть не опрокинув на пол четверть с пивом.

Зубов едва его успокоил.

— Ну, по рукам, что ли? — сказал он, поднимаясь с трудом.

— Слово есть закон, — подтвердил Тузов. — Выручу тебя. Тем более давно в те места собирался, за Кехту-реку, вот и случай пришел. Значит, завтра в восемь.

— Топор не забудь, — напомнил Зубов, прощаясь.

— Мог бы не говорить, — ответил Тузов.

А вот и Коли-большого дом. С теткой со своей он живет; еще один круглый сирота: отец на войне погиб, мать от чахотки умерла сразу после войны. Вот и сама Коли-большого тетка, маленькая, горбатенькая старушка.

— Скажите, пожалуйста, Николай дома?

— Да куда ж он, аспид, денется, — отвечает старушка. — Вон сидит наверху в каморе своей, патроны ладит… Взорвет дом, ей-богу… Колька-а! — кричит она. — Выдь-ка сюда.

Колька высовывает раскосое лицо с чердака:

— А, Гена? Давай сюда, там слева лесенка. Ну, как моя тетка? — говорит он с усмешкой, усаживая Зубова на остатках табурета. — Злая, да? Только ты не верь, она добрая, тетка. А я у нее один племяш. Вот увидишь, сейчас молока притащит.

И как сквозь пол смотрел — по лесенке поднялась Колина тетка, в руках горшок с молоком да несколько шанег, только из печи.

— У, непутевая головушка… Ешь-ка давай, а то унесешься опять на триден не емши. А вы тоже, — говорит она, не глядя на Зубова, — ешьте шаньги, они теплые, из печи только. — Сама встала чуть поодаль и глаз не сводит с Коли-большого, словно тот и впрямь несмышленыш какой.

— Я пива деревенского сейчас напился у Тузова, — блаженно улыбаясь, заявляет Зубов.

Коля глянул на него мельком:

— Оно и видно. А что за праздник у Женьки — среди бела дня пиво пить?

— Да вот, Коля, дело тут такое…

— Ты бери шаньгу.

— Надо в лес опять идти.

— Да ты бери… Куда ж это в лес-то? Опять в партию?

— Ей-богу, не хочу… Ну, ладно, возьму, больно уж соблазнительно… Точно, в партию. Только нет вот никого, все в Архангельске. Тузова вот уговорил да Крюков Володя…

— Он же пьяный.

— А откуда ты знаешь?

— Он с Васькой-конюхом раздавил сегодня два раза по пол-литра. Я его и домой-то свел.

— То-то ты сегодня тоже веселый.

— А я всегда веселый.

— Ну, пойдешь в лес?

— А что не пойти. Дети не плачут, не то что у Женьки.

Зубов подумал, сказал осторожно:

— Скажи: вот Тузов Володю Крюкова не любит. Почему бы?

Коля-большой нахмурился:

— А больно честным себя считает Женька-то. Ну, а уж кто споткнется, тому он руку не даст.

— Так сам он и есть честный.