Заколдованный пес (СИ)

А утром Мах, который еле дождался ухода правительницы, чтобы попытать счастья и выбраться из плена, увидел, как по галерее вдоль сада бежит, пришлепывая на ходу красными туфельками, та девочка, которую он увидел в самый первый день.

И в корзинке у нее сверху - яблоко.

Большое. Красное.

- Стой! - закричал он, не заботясь больше ни о чем, и бросился сквозь невидимую преграду.

Стена обожгла. Уж на огонь-то правительница Фаранзем не поскупилась.

Мах чувствовал себя так, будто его и на вертел насадили, и шпиговальной иглой истыкали, а теперь уж и жарят. Боль и слабость от боли были самые что ни на есть настоящие, но он все-таки прошел эти несколько шагов по земле ада и вышел за пределы своего заключения.

Но, увы, не за пределы колдовства. Мнимые лезвия продолжали терзать его, и огонь продолжал жечь. Как кривые и ржавые когти, чары Фаранзем впились одновременно в тело и в душу. Пораженный ими должен был свалиться в судороге, изойти пеной, захлебнуться... Мах же совершил странное, чего и сам не ожидал и даже не думал, что так можно. Он собирался терпеть и преодолевать, но боль мешала соображать и двигаться, и тогда он просто вынул ее из себя.

Вынул и оставил, как ребенка оставляют - на дорожке под кустом у самой границы адского сада. Девочка продолжала свой утренний путь, напевая песенку-считалку: "кто мне скажет, кто расскажет, что такое будет раз...". Мах теперь тоже мог идти, и даже бежать. Правда, он хуже видел, и, помимо путеводной песенки, слышал другой хнычущий голос в голове - это оставленная в саду боль, невидимая, плакала и боялась, что он не вернется. И вместо огня пришло ощущение, будто тело охватили тугие пелены - и тянутся за ним, мешая дышать.

Девочка направлялась к городским воротам. Конечно, в тот дом с собакой. Конечно... с собакой... Яблоко горело перед тем, что осталось от "дальнего" зрения Маха, и горечь его собиралась во рту, вся еда в корзинке была горькая, и никак нельзя было допустить, чтобы линии, сверкающие острые линии огня сошлись.

Но бежать было недалеко, и Мах успел.

- Не ешь! Не ешь!!!

Выхватил яблоко из детской руки, шмякнул о стену - оно растеклось черным, перевернул ногой и отшвырнул подальше узорные тарелки. Девочка плакала, пес, присев на задние лапы, рычал, но Мах, у которого мутилось и расплывалось обычное зрение, теперь ясно увидел то, чего не смог разглядеть в самый первый раз.

И крючок на кожаном ошейнике с позолотой - из обрезка ногтя, и три волоска, и черное слово, начертанное поперек.

Мах не раздумывал, есть ли у него силы. Он стер слово, вырвал волоски и расстегнул ошейник.

И еще пришлось отдать рубашку дрожащему от слабости и шока юноше, как две капли воды похожему на правительницу Фаранзем.

И еще пришлось ему из последних уже сил объяснять - заплетающимся языком, изнывая от наступающей слабости и удушья, - что произошло.

- Нет, нет, - бормотал он. - Нет. Во дворец - нет. Тебе не надо. Тебе надо на корабли. К ней. К той. Мне тоже... на корабли, но я... сначала...

Сначала он должен был забрать свою боль. Потому что она тряслась и плакала там, в саду, под кустами. И звала, и подвывала тихонько, и Мах из совсем уже последних сил потащился к ней, потому что не мог больше оставаться разделенным - и там, во дворце, в ловушке, и тут, и наяву, и не наяву, да еще и без боли, одолеваемый смертным холодом.

Но когда он доплелся до нее, и обнял, и пристроил кое-как на место, то, понятное, дело, она сразу же взялась за свое, и Мах свалился в обморок.

А очнулся - лучше бы и не надо было, успел только увидеть совсем близко лицо Фаранзем, шевелящиеся алые губы, длинные пальцы. Не успел даже подумать ни о чем, не то, чтобы дернуться, закрыться - не рукой, так словом... Черты колдуньи исказились, словно она превратилась в великаншу, воздух навалился на Маха, заглушая крик, и потом уже долго не было ничего.

Прекрасная Фаранзем не убила Маха. Чужеземные солдаты в трюмах кораблей еще только выскакивали на палубы по тревоге, только застегивали ремни и лязгали кривыми мечами, подвешивая их половчее, а она уже все знала. Ждать, пока за нею придут? Как бы не так! Она собрала немногое по-настоящему нужное, а когда уже выходила, спрятавшись под накидкой и заклятием, из потайного своего сада, обнаружила еще и Маха. Не то, чтобы он был ей очень дорог - но там, куда она собиралась скрыться, ей пришлось бы какое-то время скучать, притворяясь бессильной и тихой. Вот там бы ей Мах пригодился - вынимать из него потихоньку душу, отрезать и отщипывать по кусочку, все-таки какое-никакое, а развлечение; и она дунула наискось, повела пальцем, вытряхнула из бутылочки апельсиновую воду и затолкала внутрь уменьшенного вдвадцатеро незадачливого чародея. И пробку покрепче задвинула.