Заколдованный участок

– И не искал тебя, не писал?

– Ничего особенного. Всё забыл, а потом память вернулась. Только что передачу видела по телевизору как раз про то, как человек памяти лишился, а потом...

Она замолчала, заметив, что Константин вдруг очень удивился.

– Ты чего?

– Откуда ты знаешь? Я ведь действительно сильно болел, и с памятью у меня до сих пор... Провалы какие-то.

– Ну вот, значит, и выдумывать не надо. Поживешь несколько дней, я к тебе присмотрюсь. Будешь нормально себя вести, останешься. Нет – не обессудь.

– Маша... Да я... Не ошибся я всё-таки в тебе! Я только об этом и мечтал – чтобы рядом с тобой до самой смерти... Здесь... На родине... Навсегда... – со слезами говорил Константин.

– Насчет навсегда проблема, – огорчила его Липкина. – Говорят, тут мост поставят, да так, что отрежут село – и всё. И помрет Анисовка.

– А вы-то как позволили?

– А чего позволять? Пока только разговоры. Сады под дорогу, правда, проредили здорово.

– Ладно. Пойду пройдусь. Повидаюсь с земляками.

Константин встал, осмотрел себя. Липкина увидела, что костюм у него еще относительно ничего, особенно для деревни, а на ногах драные кроссовки, заляпанные вчерашней грязью.

– Красавец! – сказала она. – Постой, я сейчас...

Порывшись в сенях, она пришла с ботинками:

– Вот, попробуй.

– Это же мои! – узнал Константин. – Я же на свадьбе в них был! Хотел в дорогу с собой взять, а ты отговорила: нечего хорошую обувь бить. Так ведь?

– Так, – сказала Липкина и прояснела. Казалось, сомнения ее в этот момент оставили.

– Ждала, значит? – в голосе Константина опять послышалась слеза.

Но Мария Антоновна не любила сентиментальности.

– Да уж, прямо ждала! Продать хотела, да всё как-то покупателя не находилось. Вот и валяются...

Липкина заставила Константина вымыть ноги и выбросить носки. Дала ему другие, чистые.

– И носки сохранила? – поразился Константин.

– Сама надевала для тепла. Обувайся.

Константин натянул носки, обулся. Встал, прошелся.

– Велики они тебе, что ли? – приглядывалась Липкина.

– Да нормально.

– Я же вижу – велики. А ну-ка! – Липкина, нагнувшись, одним движением, не расшнуровывая, стащила ботинок с ноги Константина и приложила подошвой к его ступне.

– Это как? Сорок третий был, а теперь? Сорок первый, что ли?

– Маша, что ты хочешь? Возраст, нога усыхает.

– Да не может она на два размера усохнуть! Даже наоборот, у меня вот тридцать седьмой раньше был, а за жизнь набила мозолей – в тридцать восьмой еле влезаю!

– Вот ты, ей-богу!..

Константин взял у нее ботинок, оторвал клочок от газеты, запихал в него, потом в другой.

– Вот и всё. А размер дело такое. У меня в плечах пятьдесят второй всегда был, купил вот костюм по привычке, а он болтается, как на вешалке. Я весь усох, Маша, разве не видно? Болезнь, что ты хочешь!

– Да, правда, раньше ты помощней был... – сказала Мария Антоновна, с особенным вниманием оглядывая Константина. – Ты куда собираешься-то?

– Да просто – пройтись.

– Ну, и я пройдусь, – решила Липкина. Ей хотелось посмотреть, как воспримут Константина бывшие односельчане.

5

Ей хотелось посмотреть, как воспримут Константина те, кто его знал со стороны, потому что неправда, что родственники, в том числе муж и жена, лучше всех знают друг друга. То есть, конечно, лучше, но выборочно. Они обычно концентрируются на чем-то либо хорошем, если любят друг друга, либо плохом, если не очень любят. А сторонние люди видят во всей цельности, непредвзято и объективно. Оттого и бывают парадоксы: жена после двадцати лет совместной жизни такое узнает о муже, что не в силах поверить: не мог он этого сделать! А те, кто с ее мужем всего-навсего несколько раз пива выпили после работы, посмеиваются: мог, да еще как мог!

Мария Антоновна попросила Константина выйти, чтобы переодеться – не как на праздник, но всё-таки и не совсем обыденно.

Тот вышел и торопливо направился к сараю. Достал из кармана какой-то сверток, сунул под старые доски.

Появилась Липкина, и они отправились по селу.

Первым в поле видения оказался Ваучер. Он бродил по двору и отчитывал свою единственную курицу, которую завел на время пребывания в Анисовке: врачи велели ему выпивать в день по одному сырому яйцу.

– У тебя целый курятник на тебя одну, зараза ты! – ворчал Ваучер. – Ну и несись там по-людски, как положено! Нет, мотает ее где-то! Дождешься – прирежу! А что ты думала? Какая от тебя польза? Одно яйцо в неделю несешь, и то не найти... Взял тебя как путную, а ты как себя ведешь? Мне стадо вас, что ли, заводить? Я тут временно. А, вот оно! – он залез в густой бурьян и нашел яйцо. – Ладно, живи пока.

– Здоров, Ваучер! – окликнула его Липкина.

Ваучер приставил ладонь козырьком ко лбу:

– И вам того же.

– Не узнаешь?

– Тебя-то?

– Да не меня-то! Его-то! – указала Липкина на Константина.

– Что-то я...

– Ну ты даешь, дед! – сказал Константин. – Я же...

– Постой, – оборвала Липкина. – Пусть сам узнает...

Ваучер долго вглядывался и наконец спросил:

– Агроном Липкин, что ли? Так тот давно помер.

– Вот! Он-то помер, а сын? Константин который?

– В самом деле. Константин? Бориса Антоныча сын?