Закон бутерброда

Юность моя не была ли однажды ласковой, героической, сказочной, – на золотых страницах о ней бы писать, – о избыток удачи! Каким преступленьем, какою ошибкой заслужил я теперь эту слабость? Вы, утверждающие, что звери рыдают в печали, что больные предаются отчаянью, что мертвые видят недобрые сны, – попробуйте рассказать о моем паденье, рассказать о моих сновиденьях! А сам я теперь изъясняюсь не лучше последнего нищего с его бесконечными Pater и Ave Maria. Разучился я говорить! Однако сегодня мне верится, что завершилась повесть об аде. Это был настоящий ад, древний ад, тот, чьи двери отверз сын человеческий. Все в той же пустыне, все в той же ночи, всегда просыпается взор мой усталый при свете серебристой звезды, появленье которой совсем не волнует Властителей жизни, трех древних волхвов, – сердце, разум и душу. Когда же – через горы и через пески – мы пойдем приветствовать рождение мудрости новой, новый труд приветствовать, бегство тиранов и демонов злых, и конец суеверья; когда же – впервые! – мы будем праздновать Рождество на земле? Шествие народов! Песня небес!

Она выдержала мелодраматическую паузу и прошептала:

Рабы, не будем проклинать жизнь![17]

– Офигенная какая штука, – пробормотал Поль.

– Ну так. Это Рембо. После этого он перестал писать и уехал.

– А… Только я что-то не догоняю. Это что значит?

Марианна сделала рукой какой-то малопонятный жест:

– Это значит, что я поступлю, как он. Завяжу с интернетом.

– И что делать будешь?

– Что-нибудь настоящее. Вроде лотарингских кишей. Лотарингский киш – это гиперреально.

– Угу… Реальность же сплошное дерьмо. И вообще, что это такое? Другие, с которыми вечно невозможно сойтись?

– Бессмысленные социальные коды.

– Нет, – отрезал Кристоф. – Реальность – это заполнить налоговую декларацию. Пора уже понять, Поль…

– Да пошла она в жопу, эта налоговая декларация. Срать я хотел на это общество, на его гребаных копов и говенные законы. Я ничего плохого не сделал.

Марианна издала негодующий звук:

– Спустись на землю, Поль. Мы проиграли. Праздник кончился. Интернет и общество сплавились воедино. Наше убежище от нас убежало. И ничего ты с этим не поделаешь. Остается только платить. – Она повернула голову к Кристофу. – А ты что будешь делать?

– Получил предложение от одной политической партии. Хотят использовать интернет для победы на выборах. Профилировать избирателей с помощью Big Data и вести более эффективные избирательные кампании.

– Я слишком набрался, ничего не понимаю, что за хрень вы несете, – сказал Поль.

– Ну, если ты напишешь в Фейсбуке, что на тебя напали на улице, тебе могут прислать сообщение на эту тему. – Кристоф наклонился и налил себе еще стакан. – Но поскольку это значит похоронить демократию, я как-то не уверен, что возьмусь за такую работу.

Несколько секунд они сидели в молчании.

– Как вы думаете, это хорошо, что мы все трое встретились? – Голос у Кристофа был очень серьезный. Почти трезвый.

– Здрасьте… Что это ты вдруг? – спросил Поль с некоторой досадой. – Ясное дело, хорошо.

– Я имел в виду… Нет, правда, у вас нет ощущения, что с тех пор, как мы все трое знакомы, мы друг другу не приносим ничего, кроме геморроя?

– Слушай, чувак, вот ты сейчас очень обидно сказал.

Марианна приподнялась на локте и свесилась с дивана, чтобы взглянуть Кристофу в лицо:

– Нет, ты что, серьезно? Ты в самом деле жалеешь, что с нами встретился? Мы для тебя такая обуза?

– Не сердитесь. Я про нас всех говорю.

– Во всяком случае, вопрос совершенно дурацкий. Поезд ушел.

– Ок, – согласился Кристоф. – Тогда представьте, что мы вернулись в август 2006 года. Вы только что получили от меня мейл. Но на сей раз вы знаете, что будет дальше. Что в итоге мы окажемся там, где оказались, то есть здесь. В нынешней ситуации. Вы бы мне все равно ответили?

Повисло гнетущее молчание.

– Ага! – воскликнул Кристоф. – Вот видите!

– Погоди, – оборвала его Марианна. – Я просто всерьез задумалась, хочу ответить тебе по-настоящему.