Закон Единорога

– Ты чего? – услышал я голос сестры.

– Я не в состоянии слушать дальше эту галиматью! – злобно прошипел я.

– Успокойся, не глупи! – Инельга незаметно схватила меня за руку. – Он же поэт, что с него возьмешь!

Наконец Гарсью одним ударом уложил последнюю дюжину пиратов и, к моему величайшему наслаждению, заткнулся.

– Ну вот и все, – тихо прошептала Инельгердис, успокаивающе поглаживая мою руку. Но это было еще не все…

Молодой граф де Уэска поднялся со своего места и вышел на середину залы.

– Капитан, напомни мне после бала вернуть этому отпрыску Плантагенетов медальон отца, – внезапно раздался по мыслесвязи голос Лиса. – А то неудобно как-то…

Отпрыск Плантагенетов между тем опустился на одно колено и, глядя честными влюбленными глазами на замершую Инельгу, объявил:

– Эту балладу я посвящаю даме моего сердца, чей взор дарует прохладу в знойный полдень, подобно студеной воде из горной речки. И ни в доблести, ни в красоте я не знаю равных ей!

Я вздохнул. Юнец явно напрашивался на десяток-другой поединков ради серых глаз моей сестры. Она сидела ровно, словно была облачена в доспехи, и лицо ее было напряжено, как перед последней схваткой.

– Это предание я нашел в древних рукописях, – продолжал Пейрэ де Уэска. – Оно повествует о героических предках наших гостей.

Зал встретил эту новость бурей восторга. И юноша без дальнейших предисловий запел. В балладе, как я догадался, повествовалось о штурме замка, пережитом когда-то нашей бабушкой, имя которой носила Инель-га. Первые несколько строф я слушал с вежливым интересом, отмечая вполне сносную поэтическую технику юноши, но затем…

– Что?! – вполголоса возмутилась Инельга. Я прислушался. «Нас было двенадцать у старых стен. Растущих из серых скал, И наши клинки испытали те. Кто смерти в бою искал».

– Это он о чем? – прошептал я. – Я пропустил что-то важное?

– О братьях нашей бабушки! – был ответ.

– Какие братья? – резонно возмутился я, почему-то вспоминая Сен-Маргетского Аббата. – Она же вроде единственная дочь?

– Ты что, не слышишь – их было двенадцать! «Но прежде чем в землю навеки лечь, – ничтоже сумняшеся продолжал пылкий воздыхатель, – Исполнили долг до конца, И наша сестра подхватила меч, Упавший из рук отца».

– Он, видимо, не знает, – с нехорошим спокойствием прошептала мне Инельга, – что нашего прадеда звали Хаген Большой Топор и меча он отродясь в руки не брал!

Между тем сражение продолжало кипеть в возбужденных мозгах де Уэска. Наша бабушка уже благополучно укокошила короля викингов Гуральда Длиннобородого, с легкостью неимоверной пробилась сквозь строй его кометов и тут же возглавила народное ополчение. «Я вам во сто крат заплачу долги! Моих вам не видеть слез! – Ведьма! – шептали о ней враги. – И в ночь ее конь унес…» – вещал от имени бабушки Инельгердис экзальтированный юноша. Многие в зале глядели на девушку с завистью и восхищением. Я заметил, что на скулах у моей сестры уже выступили красные пятна, и тихонько сжал ее кисть.

– Успокойся, Инельга..

– И когда только успел написать… – с oi чаянием в голосе прошептала она. – Вот же дура, рассказала ему… Но как переврал!

Когда же арагонский гранд прекратил бряцать оружием и дошел до лирической сцены знакомства Инельгердис с неким рыцарем, по утверждению пиита, сыном невинно убиенного Гуральда, баронесса Шангайл не выдержала.

– На что намекает этот напыщенный петух? Наша бабушка была просватана за дедушку с рождения, и в наших жилах нет крови гнусного рода Гуральда! – сдавленно прошептала она.

– Тихо, Инельга! Это поэтическое преувеличение. Он же поэт, что с него взять? – повторил я ее собственные слова.

– Я его убью, – убежденно прошептала она. Жизнь племянника испанского короля была спасена самым неожиданным образом. Двери парадной залы распахнулись, и на пороге появился запыленный гонец с окровавленным рукавом и лицом, серым от боли и усталости. Все присутствующие замерли, в ужасе глядя на него. В возникшей тишине жутко прозвучали его негромкие слова:

– Ваша светлость! Симон де Монфор перешел границу. Замок Монреаль пал…

ГЛАВА 28

Из всех пороков, опасных для государственного деятеля, самый пагубный – добродетель.

Она толкает на преступление.

А Франс

В полнейшей тишине со своего резного кресла, держась за подлокотники, поднялся граф Раймунд Тулузский и охрипшим от волнения голосом спросил:

– Как это случилось?

Гонца буквально шатало от усталости, он оперся о косяк двери и, с жадностью опустошив поднесенный ему кубок, заговорил:

– Они напали утром, еще до рассвета. Сеньор де Монреаль и еще восемьдесят рыцарей были захвачены без доспехов и оружия. Граф де Монфор велел их всех повесить.

По залу прокатился возмущенный ропот, многие рыцари вскочили с мест.

– Повесить?! – глаза графа Тулузского налились кровью.

– Да, ваша светлость, – тихо, но четко ответил посыльный. – А сестру господина де Монреаля негодяи бросили в колодец и закидали камнями, крича при этом, что та же участь постигнет всех еретиков.