Как бы то ни было, указанное дозволение понималось и истолковывалось как уступка чувственности человека, а потому запрещение Господа даже смотреть с вожделением на женщину должно было показаться слишком строгим и не согласующимся с разумеемым законом. Эта связь ст. 31 с предшествующим по противоположности, в смысле возможного возражения или недоумения по поводу слов Господа о греховности нечистого «воззрения» и борьбе с соблазнами, выражается через
.(LTr) , ὅ(- ὅLTTr WH) ὃἂῃ , όῇ ὼ ὅὃἂῃ (ᾶό LTTrWHR) όί(LTTr WHR), ὃήῃ (ό ήLTr marg.), ᾶ.Речено же бысть, яко иже аще пустить жену свою, да дастей книгу распустную. Аз же глаголю вам, яко всяк отпущаяй жену свою, разве словесе любодейнаго, творит ю прелюбодействовати: и иже пущеницу поймет, прелюбодействует.
Уже столь сильно сокращенная формула введения показывает, что ею открывается не особый отдел, но продолжается разъяснение седьмой заповеди. В ст. 31–32 представляется еще один случай нарушения седьмой заповеди, в качестве примера того, как эта заповедь должна пониматься и исполняться в новозаветном царстве Христовом, в ее совершенном истолковании и осуществлени[64]
.Самый закон о разводе (Второзак.
V, 1 след.) приводится Господом совершенно свободно, с сильным сокращением, без указания даже того обстоятельства, какое здесь поименовано в качестве дозволительной причины развода (ᾶ’ervat dabar), — быть может, потому, что это выражение недостаточно ясное и определенное, могло пониматься — и понималось — в смысле самом широком (ср. Матф. XIX:3). rvat dabar находится также во Второзак. XXIII:15 (14), где оно — во всяком случае — означает нечистое, противное и омерзительное и в физическом смысле (ср. ст. 10–14). По сравнению с указанным местом, вероятно, что и в отношении к женщине в узаконении о разводе названное выражение означает нечто непристойное, нечистое, отвратительное, противное, как например, обезображивающую болезнь, зловонное дыхание и т. под. Собственный смысл формулы еще до Христа Спасителя и во время земной жизни Господа являлся предметом спора иудейских ученых, особенно — между школою Гиллела и Шаммая. Школа Гиллела подводила под названное выражение Второзак. XXIV:1 все, даже самое малейшее, что казалось мужу неприятным в жене. Так понимал разумеемое выражение и Иосиф Флавий (Ant. IV, 8, 28). Напротив, школа Шаммая разумела хотя и не грубое прелюбодеяние, как обычно думают (ибо за такое прелюбодеяние полагалась по закону смертная казнь, а дело шло именно о понимании закона, хотя бы он не применялся уже в то время во всей строгости), однако все же понимала зазорность и порочность жены в нравственном смысле, — в смысле бесстыдного кокетства, вообще непристойного и неприличного ее поведения. Однако — во всяком случае — самому мужу предоставлялось судить о том, — есть ли в жене такого рода недостатки, которые давали ему по закону право расторгать с нею брак. Ибо о каком-либо судебном процессе для рассмотрения подобных случаев в законе не находим нигде речи (Ср. Holtzmann, S. 269).