Закон и Евангелие по учению Господа в Евангелии Матфея гл. V, ст. 13-48

Фарисеи[17] совершенно извращали нормальный порядок заповедей и односторонне ложно представляли себе идеал богоугождения. Пренебрегая очищением сердца, они сосредоточивались на внешней, показной «праведности» (Мф. VI:2). Последняя обнимала только периферию человеческой личности, но ни мало не простиралась в ее глубину и на ее основу. «Сердце» по-прежнему оставалось средоточием и исходящем «злых помышлений», оскверняющих человека (XV, 11. 18–20). «Праведность» учеников Христовых должна существенно «превзойти» эту фарисейскую «праведность», ибо для того, чтобы войти в Царство Небесное, необходимо иметь «чистое сердце», неоскверненное греховным настроением, страстными движениями. Говоря о законе Моисеевом, нельзя было оставить без внимания тех, кто являлись в то время учителями и руководителями народа, кто занимали «Моисеево седалище», — о книжниках и фарисеях. Если первые были истолкователями закона, истолкованием коих посредствовалось самое разумение закона в среде израильского народа, — то вторые хотели быть и считались точными блюстителями закона (Мф. XXIII:2–3), служившими в этом отношении для народа образцом или примером. Если фарисейское исполнение закона было внешним и показным, таившим в себе «лицемерие и беззаконие» (Мф. XXIII:28), то и истолкование закона «книжниками» не выражало его подлинного существа, а во многом его прямо затемняло и принижало (ср. Мф. XXIII:16–22). Однако, во всяком случае, современное Господу толкование закона не вызывало в такой степени порицания Господа, как его лицемерное и бездушное исполнение (ср. Мф. XXIII:8). В самом законе, в его приспособительно-условной и ограниченной форме выражения, заключались поводы и как бы некоторое извинение его недостаточного и внешне-поверхностного истолкования (ср. Мф. XIX:7–9). «Учителя» народа особенно охотно останавливались на этой стороне «закона», ибо она более мирилась с человеческой слабостью и человеческой ограниченностью, — и, выдвигая ее, еще более затемняли и засоряли подлинное выражение высочайшей и совершеннейшей воли Божьей в законе, еще более затрудняли для народа ее уразумение. Если по отношенью к предписаниям закона ученье Господа являлось «исполнением» и усовершенствованием закона, отрешением его предписаний от оболочки исторически-бытовой условности и временно-национальной приспособляемости и возведением его к абсолютному совершенству подлинного и изначального выраженья воли Божьей, то в отношении к истолкованию закона раввинами, утрировавшему и подчеркивавшему нередко именно этот временный, случайный, привходящий момент предписаний закона, отрешенно притом иногда от его общего духа и смысла, — ученье Господа представлялось уже прямою и решительною противоположностью. Раскрывая на шести примерах (ст. 21–48), — как и в каком смысле Его учение «исполняет» закон, — Господь имеет в виду не только предписания закона сами по себе, но и то, в каком виде они преломлялись в сознании руководителей народа и изъяснялись пред этим последним (особ. ст. 38, 43). Но в этих пунктах открывались несовершенства и самого закона, раз самый способ выражения его предписаний давал повод и возможность истолковывать их в смысле, благоприятствовавшем себялюбивому и грубочувственному настроению человека невозрожденного.

Если, обращаясь к руководителям народа, изучавшим закон непосредственно, Господь выражается, что они то или иное «читали» в законе (ср. напр. Мф. XIX:4; XXI, 16, 42 и др.), то в настоящем случае, имея в виду народ, знавший закон преимущественно из субботних синагогальных чтений и предлагавшихся в связи с ними толкований (ср. Деян. ХV, 21; Иоан. XII:34; Римл. II:13, 18; ХХИV, 13), Господь говорит: вы слышали — ἠ.