Это действительно был Донго. Единственный, кто вслушивался в сбивчивую речь Ланы. Впрочем, вот уже два года как он вслушивается в каждое ее слово, вглядывается в каждый жест, только никто, даже самые близкие друзья, и не подозревал об этом.
Они сидели рядом, в мокрой одежде, на открытом, поросшем густой травой берегу. Внизу у ног блестела Большая вода, и каждый камыш, каждая ракушка были отчетливо различимы в сиянии Одноглазой. Донго, молчаливый Донго говорил и говорил и все не мог наговориться, а она слушала, не произнося ни слова, и даже не пыталась освободиться от его робких рук.
Мягко освободившись из его рук, Лана сняла через голову свое насквозь промокшее платье, старательно отжала, расстелила на траве и приблизилась к замершему и вдруг потерявшему дар речи Донго.
– Нет, ты уж не противься! – приговаривала она, помогая своему спасителю раздеваться, едва ли не против его воли. – Не противься, а то Лана может подумать, что ты наговорил все это
И рассмеялась своим негромким, переливчатым смехом, который почти никто не слышал.
Одежду Донго разложила рядом со своей рубахой и только потом коснулась руками, подалась навстречу этому облитому белым сиянием, напряженному, вздрагивающему телу, телу молодого оленя…
Донго оторвался от Ланы, беззвучно заплакал и тихо засмеялся, не замечая ни слез, ни смеха!
– Как же так? Вождь мертв, мой лучший друг мертв, брат его мертв; быть может, и Колдун… А я…
Лана привлекла его голову назад, на свою
– Не надо, мой хороший, не надо! Они не в обиде! И Дрого, и Анго… и Арго – они только рады, ты уж поверь…
В эту ночь она, ложившаяся со многими мужчинами в тщетной надежде родить ребенка, вновь чувствовала себя девушкой. И одновременно – матерью, держащей в своих объятиях долгожданное дитя.
Не было даже снов. Впрочем, и отдыхая, Колдун следил за собой. Он вспоминал общину, он ясно представлял, что там происходило весь этот день: слезы, хлопоты, разговоры… И растерянность! Но это были только мысли – не ясновидение.
Осталось последнее. Открыв глаза
Крошево готово. Терять уже нечего, сегодня он примет не щепоть – больше. И усилит!
Надрез. Кровь по капле сочится в крошево под монотонные заклинания. Все готово.
Колдун вырвался с трудом, несмотря на то что ему, прошедшему