Закон Мерфи в СССР

Меня, честно говоря, такой вопрос вверг в ступор. Я-то был крещеный, это точно. Не было таких проблем в начале девяностых, когда мне довелось появиться на свет Божий. А вот Белозор… Сие вообще представлялось неким сферическим конем в вакууме: с мистической точки зрения имеет ли значение, крещено ли данное тело, если душа, пребывающая в нем последние пару лет изначально принадлежала христианину? Я прикрыл глаза на секунду, пытаясь переварить такую постановку вопроса, и вдруг перед глазами встал облик некого дядьки в защитной гимнастерке: усатого и чубатого. И голос матери Белозора:

— Это дядя Толя, из Джанкоя, крёстный твой. Иди, поздоровайся…

Открыв глаза, я уже примерно понимал, в каком ключе дальше пойдет разговор. А потому кивнул:

— Крещеный. Можно сказать даже — верующий, — а кем я еще мог быть после всего, что со мной случилось? Материалистом?

— Ну, гора с плеч! — расслабился Стариков. — Хотя чего это я? Мне еще уговорить тебя надо.

— Ну, уговаривай, — покладисто проговорил я, наблюдая, как он разливает вино в бокалы.

На кухню скользнула Маша.

— Он хочет предложить тебе быть крестным нашего сына, Гера, — проговорила она. — Только стесняется.

— Да! — тут же собрался с мыслями Женя. — Будешь крестным?

— Ты просишь меня быть крестным, но делаешь это без всякого уважения… Ты даже не называешь меня доном! — не выдержал я, а потом рассмеялся и замотал головой: — Да, да, конечно, это большая честь для меня! Ваш Глебушко — отличный парень, это сразу видно. Я согласен!

— О-о-о-о! Ну, это тост! За согласие! — провозгласил Стариков, и мы с ним выпили — вдвоем.

Маша даже не пригубила: она же кормящая мать! Что ж, тут я мог только порадоваться — такие перемены иногда и вправду случаются, и толчком к ним бывают из ряда вон выходящие события. Смерть, сильная травма, угроза жизни… Или вот — рождение ребенка. Вообще, мне нравилось всё, что я тут видел, на этой квартире Стариковых-Май. Они как-то по уму подошли к совместной жизни: мебель, посуда, обои — это было подобрано одно к одному и очень гармонично. И общались они друг с другом как-то бережно, как будто боялись задеть, ненароком обидеть.

Да, да, меня подмывало расспросить их о том, как же они всё-таки оказались в такой ситуации — с росписями в паспорте и с ребенком на руках, которые очевидно похож на обоих, но… Но рот мой был занят курицей и оливье, так что душещипательные беседы могли и подождать.

* * *

У меня вдруг оказался целый свободный день — крещение было запланировано на поздний вечер, ибо дело сие не одобрялось власть имущими и более того — всячески порицалось и преследовалось. Для того, чтобы крестить ребенка, нужно было предъявлять паспорт и регистрироваться, а это значило — подвергнуться остракизму и не занять сколько-нибудь существенного места в социальной иерархии. Посему и профком и партком, и милиция тайком — все они крестили детей по домам и среди ночи, приглашая священника в условиях строжайшей конспирации.

Так что я отправился в Федерацию — искать Сапуна. Пепел Клааса бил мне в грудь… Точнее — не Клааса, и не пепел, а слова вымышленного Каневского про Казанский феномен. Кто-кто, а Тимофей Сапунов во всем этом дерьме варился с раннего мальчикового возраста, и мог накинуть пару добрых советов…

Несмотря на то, что Дворец спорта был еще полностью не достроен, боксерский зал функционировал. И Лопатин там как раз проводил тренировку: гонял ребят школьного возраста, рядом с которыми пыхтели и взрослые, заводского вида мужики. Наверное, работали два через два, вот и пришли тряхнуть стариной.

Тимох, который плотно обрабатывал грушу, тут же увидел меня и радостно заорал:

— Гера-а-а-ань!!! — и кинулся обниматься, потный и вонючий.

— Тимох, охолони!

— Ути-пути какая цаца! Вы посмотрите на него! Ста-а-а-лица!

— По щам получишь, Тима!

— Ой-ой-ой можно подумать! Давай, не побоисся? Давай в ринг?

Я закусил удила:

— А давай! Виктор Иванович, за рефери будете? И кеды лишние найдутся у вас?

Виктор Иванович Лопатин поднял руку вверх, останавливая тренировку и сказал:

— Ребята, перед вами — два основателя Федерации дворового бокса: Тимофей Сапунов и Герман Белозор. Тимофей — «сотка», Герман…

— Девяносто четыре минуты! — сказал я. — Спорим, будет сотка?

Я рисковал: Сапун был моложе, и тренировался явно регулярно. Вроде как даже на физвос поступил, заочно, в Гомельский государственный универститет. Для него Федерация стала частью жизни, и меня это, если честно, радовало.

А вот прилетающие справа и слева джебы Тимохи меня вообще не радовали. Ребра мои скрипели и трещали, дыхание изо рта вырывалось тяжкое и горячее, пот заливал глаза — но я не сдавался. Есть еще порох в пороховницах: мои двоечки изрядно сбивали спесь с этой восходящей звезды дворового бокса. Может он и курить бросил, а?