Закон Моисея (ЛП)

— Ты мой папа, — его голос был звонким и мелодичным, хотя теперь его было легче расслышать, он стал почти кристально чистым, я узнал его из воспоминаний, которыми Илай делился со мной.

— Да, — кивнул я, глядя на него сверху вниз. — Это я. А ты мой сын.

— Я — Илай. И ты меня любишь.

— Люблю.

— Я тоже тебя люблю. А еще ты любишь мою маму.

— Да, — прошептал я, всей душой желая, чтобы Джорджия была там с нами. — Мне ненавистна мысль о том, что она сейчас осталась одна.

— Она не будет одинокой навечно. Все пролетает так быстро, — осторожно, даже деликатно заметил Илай.

— Как ты думаешь, она знает, как сильно я люблю ее?

— Ты подарил ей цветы и извинился.

— Да.

— Ты целовал ее.

Я смог только кивнуть.

— Ты делал для нее рисунки и обнимал, когда она плакала.

— Да, — прошептал я.

— А еще смеялся вместе с ней.

Я снова кивнул.

— Все это и есть способ сказать, что ты любишь.

— Неужели?

Илай выразительно кивнул. На мгновение он затих, словно о чем-то размышляя, а затем заговорил снова.

— Иногда ты можешь выбрать.

— Что? — спросил я.

— Иногда ты можешь выбрать. Большинство людей выбирают остаться. Здесь очень красиво.

— И ты выбрал остаться?

Илай покачал головой.

— Иногда ты можешь выбирать, иногда — нет.

Я ждал, жадно впиваясь в него взором. Он выглядел так ясно, так отчетливо, был таким настоящим и прекрасным, что я захотел прижать его к себе и никогда не отпускать.

— Кто-нибудь пришел за тобой, когда ты умер, Илай? — произнес я чуть ли не с мольбой в голосе, мне нужно было это знать.

— Да. Джиджи. И бабушка тоже.

— Бабушка?

— Твоя мама, глупенький.

Я широко улыбнулся, потому что он напомнил мне Джорджию, но улыбка исчезла практически сразу.

— Не знал, что моя мама будет здесь. Она была не очень хорошим человеком, — ответил я тихо. Меня удивило, что он зовет ее бабушкой, словно она выполняла эту роль так же хорошо, как делала Джиджи по отношению ко мне.

— Некоторые люди хотят быть плохими. Некоторые — нет. Бабушка не хотела быть плохой.

Это была настолько фундаментальная идея, высказанная с такой детской непосредственной мудростью и с таким простым пониманием добра и зла, что я не знал, как отреагировать, кроме как спросить:

— Можно я обниму тебя, Илай?

Он улыбнулся и тут же оказался в моих объятиях, обняв меня за шею. Я прижался головой к его кудряшкам и почувствовал, как темные шелковистые пряди щекотали мой нос. Илай пах детской присыпкой, недавно скошенной соломой и свежевыстиранным бельем. Я уловил легкий аромат духов Джорджии, словно она так же, как и я, крепко обняла Илая прямо перед тем, как он покинул ее, захватив с собой частичку нее. Он был таким теплым, и щекотал меня завитушками волос, когда прижался своей мягкой щекой к моей.

Когда нам снится сон, мы не знаем, что спим. В наших снах наши тела имеют массу, мы осязаем, целуем, бежим, чувствуем. Наши мысли каким-то образом создают реальность. И здесь было что-то вроде этого. Я знал, что у меня не было тела так же, как и у Илая. Но это не имело значения. Я мог прикоснуться к Илаю, держать его в объятиях. Я обнимал своего сына. И я не хотел никогда покидать его.

Илай слегка отклонился и посмотрел на меня серьезным взглядом. Его карие глаза так походили на глаза его матери, что я хотел утонуть в них. Затем он убрал руки с моей шеи и взял в свои маленькие ладошки мое лицо.

— Ты должен сделать выбор, папа.

Джорджия

По пути в госпиталь Моисей умер. Именно это мне сказали позже. Нам не разрешили поехать вместе с ним. Поэтому мы с Тэгом запрыгнули в его «Хаммер» и помчались следом за машиной скорой помощи, побив все мыслимые скоростные рекорды, и влетели в приемной отделение, когда наконец-таки добрались до Нефи.

А потом мы ждали, вцепившись друг в друга, в то время как врачи пытались вернуть Моисея к жизни. Лицо Тэга стало бледным, а руки дрожали от омерзения, когда он рассказал мне, что считает, что это Джейкоб Доусон убил его сестру и, вероятно, остальных девушек тоже.

— Моисей звонил мне сегодня утром, Джорджия. Он интересовался клеймом Калико — буква «А», обведенная в круг. Это не давало мне покоя. В конце концов, я позвонил своему отцу и спросил его об этом. Так, на всякий случай. Вдруг он что-то знал. И он сказал мне, что это клеймо принадлежит Джейкобу Доусону. Мы купили у него пару лошадей тем летом, когда Молли исчезла. У лошадей было именно такое клеймо. Мой отец даже отдал одну из них Молли.

— «Ранчо Андерсон», — оцепенело сообщила я. — Мать Джейкоба Доусона была из семьи Андерсон. Она унаследовала ранчо, а ее брат мельницу после смерти их отца. Когда шерифу Доусону исполнилось двадцать один, она передала ему в управление ранчо и весь домашний скот.

В госпиталь приехала целая куча полицейских. Некоторые офицеры были из Департамента шерифа, некоторые — из полицейского управления города Нефи. И Тэга увезли на допрос. Меня тоже допросили, но в госпитале, и разрешили здесь остаться. Шериф был убит, и именно пуля Тэга убила его. А еще из его груди торчал нож, который, очевидно, принадлежал Моисею. Я беспокоилась и за Тэга, и за Моисея и боялась, что правда может никогда не открыться.