Закон парности

Пруссаки были близко, уже долетали до холма звуки их боевых барабанов. Потом вдруг строй армии Фридриха развернулся в кривую боевого порядка. По рядом русских прошел невольный вздох. Через минуту уже слышны стали звуки немецких гобоев. Они играли военный гимн:» Ich bin ja, Herr, in deiner Macht» note 10

Началось… гром пушек был подобен грому, когда молния бьет у вас над головой.

— Пожалуй, нам следует спуститься к обозам, — пастор тронул Никиту за рукав. — Не стоит подвергать себя бессмысленной опасности. У нас будет много работы.

Автор не будет описывать подробности этой страшной битвы, остановится только на ключевых ее событиях, о которых написано в каждом военном учебнике.

Сражение началось 14 августа в 9 часов утра. Пруссаки напали на правое крыло русских, где стоял набранный Шуваловым особый «обсервационный» корпус. Люди, составляющие его, были замечательны в физическом и духовном отношении, но они никогда не были в бою. Но шуваловский корпус не дрогнул, выдержал прусскую стрельбу. И сдержал натиск вражеских гренадер. Здесь вступила наша конница, она расстроила прусские ряды и заставила их отступить назад. Начало боя было неплохим, уже 26 вражеских орудий было в наших руках, но дальше последовали неожиданности.

Русская конница подняла страшную пыль, наступила, как писал в своих записках пастор Тесин, «тьма египетская». Ветер относил пыль и дым на вторую русскую линию, которая совершенно потеряла ориентацию и в пылу битвы начала стрелять по собственной коннице.

В этот момент появился отборный прусский конный полк под командованием любимца Фридриха — генерала Зейдлица и опрокинул русских драгун на их же пехоту. В смрадном, дымном воздухе образовался воистину ад, смешались русские и прусские солдаты, и началась рукопашная, то есть страшная, отчаянная резня. И в этом смешении тел солдаты не только не успевали посовеститься за убийство, как наивно рассуждал перед боем князь Оленев, они и лица противника не могли разобрать, а руководила ими одна ярость.

Русские держались необычайно стойко. Известный наш мемуарист Болотов пишет в своих «Записках»: «Сами пруссаки говорят, что им представилось такое зрелище, какого они никогда еще не видывали. Они видели везде россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови, и что им легче было их убивать, нежели обращать в бегство».

Здесь случилась еще одна печальная неприятность этой баталии. Во время передислокации несколько полков наших случайно наткнулись на маркитанские бочки с водкой, в один миг они были вскрыты. Офицеры не успели вмешаться, тысяча солдат разом опьянела. Теперь им было море по колено, они не слушали команд, а валились на землю, сраженные не пулей, а зеленым змием. Полдневная жара и слепящее солнце, пробивающееся через дымовую завесу, довершили полное поражение правого фланга русских. После этого Фридрих двинул свои войска на наше левое крыло. Здесь пруссакам не повезло, нападение их было отбито, и пехота обратилась в бегство. Но конница Зейдлица явилась вовремя, чтобы помочь своим. И с той, и с другой стороны не хватало пороху, в ход опять пошли кинжалы и шпаги.

С самого начала баталии Никита порывался выяснить, как идет битва, чей перевес, но пастор Тесин его удерживал. Стали поступать первые раненые, и всем нашлась работа. Скоро ядра стали попадать в лесок внутри каре. Этого Никита уже не мог стерпеть, он выпряг лошадь из телеги и поскакал в сторону нашего правого фланга. Скоро его остановил русский офицер.

— Простите, господин, но мне не ведено выпускать из этого четырехугольника ни одного человека.

Раздосадованный Никита вернулся назад. Где-то совсем рядом гремела рукопашная, крики отчаяния, немецкая и русская речь сбились в один общий вопль.

В этот момент Никита увидел лежащего на обозе того самого юного офицера, что от имени своих товарищей просил благословения на смерть. Офицер был ранен в живот, страдал он ужасно, но тем не менее не переставал твердить Тесину:

— Посмотрите нашего бригадира Сиверса, он дрался как лев, он без сознания, его необходимо перевязать. Ах, кабы можно было вывести его отсюда…

Лесок внутри каре уже весь заполнился раненными. Те, которые могли идти, приходили сами, опираясь на ружья и мушкетоны, как на палки, кажется, уж не было дерева, чей ствол не служил бы опорой для измученной спины. Но и здесь раненых не оставляли в покое вражеские ядра.

— Надо выезжать отсюда. Пастор, прикажите грузить раненых по подводам.

Санитарам помогали все, в том числе и русские священники. Лошади шли плохо, пугаясь звуков боя. Все тот же офицер остановил обоз с ранеными.

— Я пастор их величества Фермера, — воскликул страстно Тесин. — Именем все просвятейшей государыни нашей, которая заботится о своих раненых слугах, приказываю тебе пропустить обозы.

Дабы быть понятым. Тесин вставлял русские слова, но караульный уловил одно только слово: Фермер.

— Кто это? — спросил он строго, указывая на первую телегу, где лежал стонущий бригадир.