Закон парности (Гардемарины, вперед - 4)

Но так хотелось помыться горячей водой, переодеться в чистое, поужинать в привычной комнате, при свечах и чтоб пол не ходил ходуном, как последнюю неделю, что он уверенно отогнал тревожные мысли. Блюм еще не доплыл до Мемеля. Даже если симпатичный русский капитан повел с бароном решительный разговор, что маловероятно, а дурак барон разболтал все, что знает, то сведения эти еще в море. А когда Корсак привезет их в русский секретный отдел, он, Сакромозо, будет уже далеко.

Он решительно ударил три раза в дверь. Так стучался только хозяин. Открывший дверь Генрих не позволил себе ни удивиться, ни радоваться, хозяин не любил эмоциональных встреч, дабы не подчеркивать лишний раз, что ему приходится вечно играть в прятки со смертью, пленом, ссылкой и прочими гадостями.

- Дай свечу... Ужин в библиотеку... Приготовь ванну и пошли кого-нибудь за Веделем,- давал он отрывистые приказания, поднимаясь вверх по лестнине.

Он зашел в библиотеку, плотно закрыл за собой дверь, и в ту же минуту трепетный огонек пламени беззвучно погас. Сквозняк... Окно открыто. Вокруг стояла абсолютная, плотная темнота, хоть ножом ее режь. И чье-то дыхание... Он почувствовал, что весь взмок. Надо было немедленно бежать из комнаты, но он не мог .сдвинуться с места. А может, он слышит собственное свистящее дыхание? Пусть так. Но что это за звук, такой странный, мягкий, трепетный? Чего он ждет? Удара в спину?

Он нервно вздохнул, ударил кулаком в дверь и столкнулся с Генрихом, который нес трехрожковый шандал с ярко горящими свечами.

- А у меня погасла,- глухо сказал Сакромбзо, и камердинер посмотрел на него с удивлением, услышав в голосе хозяина не раздражение, а дребезжащий испуг.- Принеси еще свечей,- сказал Сакромозо,- и поживей.

Страхи его кончились в один миг. Толстый ночной мотылек с неослабевающим рвением бился в стекло. Форточка была приоткрыта, но кто сможет проникнуть в комнату через столь малое отверстие?

Ужин он съел с удовольствием. Явившийся Ведель- его правая рука в банковских делах, и не только банковских, поздравил с приездом и сказал, что все денежные операции закончились благополучно.

- Успех, конечно, переменный, ваше сиятельство, но ведь война. По другим каналам,- он многозначительно изогнул бровь,- новостей нет.

- Это уже хорошо. Новости могут быть и плохими,- сказал Сакромозо,Я уезжаю. Когда вернусь, не знаю. Передай трем моим... ну, ты знаешь, о ком я говорю, чтоб легли на дно и носа не казали. А лучше, если бы они вообще уехали на время из Кенигсберга.

Речь шла о трех, строго законспирированных прусских офицерах, используемых Сакромозо в качестве связных.

- Блюм попался,- продолжал Сакромозо, страдальчески морщась.

- О!

- Я надеюсь, что он выпутается. Улик никаких, одни подозрения. Да и подозрения ни на чем не основаны. Весь вопрос в том, как барон себя поведет.

- Он поведет себя безобразно.- Старческие глаза Веделя умно блеснули.

- Не скажи... Я обещал, что если он будет молчать, то непременно вызволю его из беды. Просто мне сейчас не до него.

Ведель почтительно кивну л

- По счастью, о тебе не знает ни одна живая душа. Банковский служащий, не более... Но будь на всякий случай готов к неприятностям... И еще... мне нужен паспорт для проезда по всей территории, занятой русскими. Срочно!

- За день они не сделают такой паспорт.

- А если заплатить?

- Нельзя платить слишком много, русские становятся подозрительными. Такие паспорта они оформляют неделю. Но может быть, мне удастся сжать этот срок до трех дней.

Потом они говорили о банковских делах, о Торговом доме Малина, и опять возвращались к уехавшему Цейхелго и попавшемуся Блюму.

- О девчонке Репнинской ни слуху ни духу,- сказал перед уходом Ведель.

- Она сама даст о себе знать. Второй раз Цейхель ее не упустит.

- Ну так я пошел?

Какое счастье, что судьба посылает нам людей, подобных Веделю преданных, честных и безотказных. Со стариком он был связан еще с тех лет, когда личина рыцаря Мальтийского ордена была главной в его жизни.

Сидя по шею в горячей воде, Сакромозо позволил себе, наконец, расслабиться, и даже с некоторой жалостью подумал о Блюме, вспомнился его собачий, преданный взгляд и как он по-школярски одергивал свой яркий сюртучок и тряс дорогими кружевами. Приняв жалость за угрызения совести, Сакромозо отогнал их без сожаления. "Сейчас война, а мы солдаты Великого Фридриха. Надо быть мужественным!" - подумал он высокомерно и принялся намыливать голову.