Закон парности

Опознание

Синие гусары были уже построены. Вид у них был хмурый, на всех лицах застыло одно общее выражение — крайнего недоверия к предстоящей процедуре, опаски и вызова. Это что за экзерциция такая, когда гусар сняли с коней их и выставили, словно пехотинцев, на всеобщее любопытство и обозрение. Опознание, говорят… А кому поверили? Какому-то немчуре! Ну производили иные из нас рекогносцировку в тылы противника, целый день верхами, голодные, холодные, а немчура небось браткам есть не дал и ругался непотребно.

Немчура стоял здесь же, молодой еще, кряжистый, бородатый, со знатным синяком и вздутием под левым глазом и лютой ненавистью в правом, ясно смотрящем. К Фермору он подходить боялся, а все больше обращался к пастору в черной сутане с ярким белым воротником. Рядом с пастором возник вдруг какой-то долговязый штатский, очевидно из волонтеров, а может судейский, пошептал в ухо и исчез. Белов неожиданно обозлился. Виноваты гусары — накажите, все знают — за мародерство Сибирь, а то и расстрел по законам военного времени. Но спектакль из армии на потребу всяким штатским немецким штафиркам устраивать, — это значит достоинство русского солдата унижать!

— Начинается досмотр! — крикнул кто-то срывающимся голосом.

Фермор опять коротко взмахнул рукой и пошел по рядам. За ним, еле поспевая, бежал арендатор, зорко вглядываясь уцелевшим глазом в хмурых гусар. «Не то, не то, — повторял он по-немецки. — Я тех негодяев на всю жизнь запомню!»

Рядов гусар было три, и как ни быстро шел Фермор, опознание заняло порядочно времени. Мародеры все не находились. Когда были осмотрены все до одного человека, честный арендатор, подводя итог, выдохнул последний раз «не то», и поднял недоумевающий взор на фельдмаршала. На лице его он увидел явное неудовольствие.

— Что же, нам еще раз по рядам идти? — спросил Фермор в крайнем раздражении. — Может быть, вы плохо видите из-за своего увечья?

О, нет, какое там увечье, видит он превосходно, но среди этих гусар нет тех негодяев. Может быть, негодяи были из других полков, а только нацепили мундиры синих гусар? Они были высокие, оч-чень высокие, подлые, страшные, ужасные, жестокие…

— Это я уже слышал, — Фермор явно не знал, как поступить дальше, ситуация явно зашла в тупик, но оставить гусар безнаказанными было никак нельзя.

Сердце Белова опять дрогнуло от понятных предчувствий, а вдруг эти высокие, ужасные, жестокие и есть его любители парного молока, но в этот момент мягкосердная судьба все расставила по своим местам. Вперед вышел гусарский офицер.

— Ваше высокопревосходительство, осмелюсь доложить, полк построен не в полном составе. Несколько человек посланы в команду. Надобно и их проверить…

Арендатор, а вместе с ним и Ферморова свита, вздохнули с явным облегчением. Все как-то сразу поверили, что негодяи находятся в числе отсутствующих, а впрочем, черт с ними, где бы они ни находились, только бы кончился скорее этот стыдный, всех смущающий спектакль.

К пастору опять подошел длинный франт, то ли волонтер, то ли судейский, а поскольку он был на голову выше лютеранского попа, то склонился перед ним подобострастно — все выслужиться хотят перед ферморовым духовником. Белов машинально прошел вперед, всматриваясь в штатского, а тот, явно почувствовав на себе взгляд, повернул голову, и Александр, с изумлением и счастьем почти детским, понял, что никакой это не франт, а Никита Оленев. На лице друга появилась нерешительная улыбка, он словно боялся поверить в чудо встречи, потом он вздохнул глубоко и бросился к Александру.

Через час друзья сидели в чистой горнице временного Сашиного пристанища, а хозяин заставлял стол пузатыми бутылями с легким лифляндским пивом, июльскими дарами огородов, принес и жареную курицу, и тефтели с подливой — сил нет, вкусно!

Александр ликовал. Вернувшись в полк, он узнал, что любители парного молока давно вернулись из своей рекогносцировки, за фуражом были посланы подводы. Теперь он принадлежал только себе и Никите.

Ели, пили, балагурили, стараясь пока не говорить ни о чем серьезном, все по верхам: какая погода в Кенигсберге, каков характер у генерала Б. да кто такой пастор Тесин. Здесь же Никита рассказал, как был принят по рекомендательному письму Шувалова самим фельдмаршалом.

— Я бы не осмелился идти к Фермору, неловок, ты понимаешь, но пастор Тесин — поистине незаменимый человек — сам отнес мое письмо. Я был приглашен к обеду. Обед был в честь… не понял, в честь чего, но ликеры пили и виват кричали.

— Обед был в городе? У бургомистра небось?

— Что ты? В чистом поле, в его шатре, а суповые миски с позолотой внутри — по всем светским правилам. Смешно, право… Кушанья разносили гренадеры.

— Это не мои, — угрюмо сказал Белов. — Ни я сам, ни гренадеры мои в шатер фельдмаршала не вхожи. И вообще, Никита, мои виды на славу, карьеру и успех сузились во-он до той полоски на горизонте, — он указал в окно, на синенький просвет в пасмурном, закатном небе, — а вокруг все тучи, кручи и прочий беспорядок. Бестужев, мой враг и благодетель, пал, а других радетелей о себе не имею.