Закон парных случаев

Он плеснул в рюмку коньяку, выпил мелкими глотками. Плеснул еще раз, и еще, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он полулежал с закрытыми глазами, чутко прислушиваясь к звукам в доме и извне. Он снова сидел в засаде, полный тягостного чувства ненужности своего странного предприятия, и пытался отогнать от себя образ куклы, болтающейся на нитке. У куклы была шибаевская физиономия, пудовые кулачищи и черная футболка с эмблемой нью-йоркского университета. Кукла вертелась на нитке и скалила зубы. Он скользнул взглядом вверх и увидел руку, держащую веревочку. Рука издевательски двигала пальцами, дергала за веревочку и смеялась, высунув язык. У нее не было рта, но Шибаев шкурой чувствовал, что она смеется и высовывает язык…

…Он проснулся утром от прикосновения Лины. Открыл глаза, осознал себя проснувшимся в ее доме, в том же кресле. Дежавю.

Он с силой потер лицо ладонями и хрипло сказал:

– Доброе утро, Лина. Как вы?

– Саша, извините, я, кажется, вчера… что-то случилось?

– В смысле? – Он уставился на нее.

– Вы здесь и… – Она кивнула на нож, лежавший на журнальном столике. – У меня порезана рука…

– Вы позвонили вчера и попросили прийти. Не помните?

– Не помню. Вы пришли и… что?

Они снова были на «вы». Шибаев чувствовал раздражение и непонятную тоскливую злобу – сон в кресле после графина коньяка – не самое лучшее времяпровождение. Он скользнул взглядом по пустому графину, болела шея и спина, во рту было сухо и вязко. Он опять надрался в ее доме, как… «Свинья», – сказала бы бывшая. Не то, чтобы он надирался, но время от времени случалось, от стресса и нервной работы. И тогда Вера, не стесняясь в выражениях, рассказывала ему, кто он есть на самом деле.

– Ты действительно ничего не помнишь? – произнес он, напирая на «ты».

– Что случилось, Саша? – повторила она.

– Ты позвонила вчера, кричала, что в доме – черный человек, требовала прийти. Открыла мне дверь с ножом… не помнишь? Порезалась!

Она посмотрела на него зачарованно, покачала головой.

– Что ты принимала вчера?

– Наверное, снотворное, как всегда. Но оно не помогает…

– Сколько штук?

Она пожала плечами. Оба молчали. Шибаев потер затылок – ему казалось, что стены, мебель, окна медленно покачиваются и куда-то уплывают. Чертово кресло!

– Как твоя рука?

Она протянула ему перевязанную бинтом руку.

– Зачем ты взяла нож? – спросил Шибаев.

– Я не помню… – Она вдруг заплакала, закрыв лицо руками. Перевязанная ладонь выглядела жалко, как и вся она в своем платье с пятнами крови, босая, снова нечесаная.

– Перестань реветь! – приказал Шибаев. – Иди, умойся! И переоденься. А потом кофе. В твоем кресле невозможно спать. Марш в ванную!

Она повернулась и побрела из гостиной. Он смотрел ей вслед: она напоминала зомби – шла медленно и неуверенно. Он выбрался из кресла и пошел на кухню варить кофе. Там же и умылся, утершись бумажным полотенцем. Мелькнула мысль позвонить Алику, но объясняться с сожителем и выслушивать упреки и причитания ему не хотелось. Голова была тяжелой, контуры предметов казались нечеткими. Действительно, свинья, права бывшая…

…Они сидели за столом в кухне, Шибаев пил кофе, Лина смотрела в чашку, обхватив ее руками.

– Саша, я сумасшедшая? – Она подняла взгляд на Шибаева. – Я ничего не помню.

– Хочешь, я отвезу тебя к Лембергу?

– Нет! Я его боюсь. Меня кормили какими-то таблетками, я все время спала… Он меня разглядывал, как… жука! Или гусеницу. Через толстые линзы, и глаза жуткие… Не хочу! Я думала, все кончилось… Они убили Толю, помню похороны, люди смотрели на меня… прожигали! Шептались. Они мне завидовали, а теперь все думают, что я виновата. Меня ненавидят! У него был свой круг, женщина, а тут вдруг я! Они меня не приняли, я помню, как смотрели на меня его друзья и их жены, никто не понимал, как я сумела его окрутить… Я его боялась. Честное слово! Он приходил, шутил, приносил шоколадку, а я все время боялась, что он начнет приставать. Там хорошо платили, работа мне нравилась, я не хотела уходить. А потом он проводил меня домой, осмотрел квартиру… Я снимала однушку. Пригласил к себе на ужин. Я его боялась, он был такой важный и… старый! Были его друзья, что-то вроде смотрин. Все смотрели на меня как на… – Она запнулась. – А потом Толя подарил мне кольцо с бриллиантом. Я не хотела брать, а он смеялся. Он ничего не требовал, расспрашивал про моих родных… А потом сделал мне предложение! Я всю ночь проплакала! Утром встала, опухшая, страшная, посмотрела на свою квартиру, ободранную мебель, щербатые чашки и сказала себе: «Благодари бога, дуреха! Не любишь? Полюбишь! И беги отсюда куда подальше. Родишь ребенка, все у тебя будет, много денег, семья, поездки… Дура! Даже не думай!»

На свадьбе все смотрели на меня, а я думала: «Это я жена, а не вы, и болтайте, сколько влезет, и цепляйте всякие клички! Плевать!»

Толя был хороший… он шутил, я много смеялась. Мы летали в Испанию и в Таиланд, он все время куда-то бежал, тащил меня, любил магазины, много покупал и мне, и себе. Одежду, духи… Подарил мне машину, научил водить…