Закон парных случаев

Сегодня он будет ждать ее сына у калитки. С ножом в рукаве. Просто подойдет и приставит лезвие к его боку. Странное дело, какими сговорчивыми становятся люди, почувствовав на коже холод стали. К тому же парень – трус, он прочитал это в его глазах, когда тот стоял и молча смотрел, как убивают его мать и отца, не в силах пошевелиться. Ольга уже не в реанимации, ее перевели в обычную палату. Вот туда они и пойдут. Вместе. Даже если там есть охрана – что они могут сделать? Ведь не захотят же они смерти заложника, правда? Он зайдет с парнем в палату, запрет дверь. И убьет – сначала его, потом ее. А потом… А не все ли равно, что будет потом? Наверно, опухоль разрушила в его мозгу тот участок, который отвечал за самосохранение. Он боялся только одного – не успеть. Не смочь. А смерть – что ж, он ждал ее. И, может быть, потом, когда они оба, Ольга и ее сын, будут мертвы, он взмахнет рукой и легко перечеркнет все. Наверно, это будет больно. Но недолго…

Он просто зашел на больничный пищеблок – зашел через открытую во двор дверь, как будто так и надо было. Прошел по коридорчику, заглянул в большое помещение, откуда сильно пахло пригоревшей кашей. Толстые тетки в несвежих халатах мешали что-то в огромных баках на плите, резали огромными ножами овощи на огромных досках. Дальше по коридору обнаружилась посудомоечная, где не было ни души. У входа стояла тележка, заваленная грязной посудой.

Из кухни выглянула повариха с полотенцем в одной руке и длинным хлебным ножом в другой.

- Мужчина, какого вы тут потеряли? – бесцеремонно спросила она, оттерла его пухлым плечом и бросила нож в тележку.

Он не поверил своим глазам. Впрочем… Все так и должно было быть. Случайностей не бывает.

- Простите, заблудился, - жалко улыбаясь, ответил он. – Лабораторию ищу.

- С другой стороны, с торца.

Повариха повернулась и пошла обратно на кухню, а он молниеносным движением, не задев ни ложечки, схватил нож и спрятал в рукав.

Вот теперь можно было ждать. Теперь он был готов.

И только теперь мог вызвать в памяти то, что категорически запрещал себе вспоминать.

64.

Три дня ломки без Ольги он перенес тяжело. Намного тяжелее, чем в тот, самый первый раз.

«Сука! – рычал он, кусая подушку. – Тварь! Ненавижу!»

Перед глазами – как наваждение – стояло ее раскрасневшееся лицо с закрытыми глазами, когда она, глухо постанывая, отвечала на поцелуи того парня. К тому она тянулась, прижималась всем телом, а ему не разрешала даже в щеку поцеловать, отшатывалась, как от прокаженного.

На четвертый день он вышел из дома и отправился на Обводный.

Я должен еще раз увидеть ее, говорил он себе. Увидеть с ним. Наверняка он провожает ее. Заходит к ней домой – ведь ее родители, как оказалось, работали за границей, ей не от кого было прятать своего кавалера.

Зачем, пищал тонкий, жалкий голосок. Не надо, не смей!

Нет, я должен. Иначе не смогу от нее освободиться.

Тебе еще мало? Скажи честно, ты ведь просто собираешься устроить небольшой мордобой. Ну, и чего ты добьешься?

Замолчи! Я просто дождусь и… И уйду.

- Олег? – услышал он, подходя к Ольгиному дому.

Он обернулся и увидел Настю. В тот день она была в джинсах и голубой кофточке с глубоким вырезом. Ее светлые волосы были собраны в тяжелый узел, который делал ее старше, но в то же время оставлял открытой шею – тонкую, нежную, с трогательным детским пушком. Она была очень похожа на Ольгу. Только светлее, мягче, чище…

- Привет, - кивнул он и замолчал, не зная, что бы такого сказать еще.

- Что ты здесь делаешь?

- Я? – растерялся он. – Так. Мимо шел. Подумал…

- Не надо, - опустив голову, прошептала Настя. – Она же смеется над тобой. Лучше уходи.

Где-то во дворе-колодце хлопнула дверь парадного, цокот каблуков гулко множился под аркой подворотни.

- Быстрее! – Настя схватила его за руку и потащила за собой. – Это она! Бежим!

Он хотел было вырвать руку – что она себе позволяет, в конце концов! – но ее ладонь была такой прохладной и гладкой, словно шелк. Он с удивлением понял, что бежит за ней по улице, и то тяжелое, ядовитое, что мучило его все полгода, потихоньку отступает.

Они свернули за угол, забежали в какой-то двор, посмотрели друг на друга, пытаясь отдышаться, и расхохотались. А потом он перестал смеяться, и все вокруг словно туманом подернулось. Словно мир внезапно оказался не в фокусе. Весь мир, кроме ее серо-голубых, как питерское небо, глаз.

Они были почти одного роста, и ему даже не пришлось наклоняться, чтобы поцеловать ее. Он лишь коснулся ее губ, таких же нежных и прохладных, как и ладонь, которая по-прежнему лежала в его руке.

Она не стала кривляться и задавать глупых вопросов («Ах, а как же Ольга?»). Просто стояла, опустив ресницы, и тихо улыбалась.

Он понял. Все понял. То, что он принимал за любовь, было просто каким-то душевным нарывом, который созрел и лопнул, с болью и кровью. И место это, огромная пустая полость, еще болело, но уже требовало заполнения, поскольку природа, как известно, не терпит пустоты. И он даже знал, кто может эту пустоту заполнить собою без остатка…