Закон подлецов

— Скажи, Сережа, учительнице, как освобожусь, обязательно к ней зайду, — узнав, что ее вызывают в школу, сказала Вера Георгиевна.

Так он и сказал. Но тут «математичку», что называется, прорвало: «Ах, некогда ей, видите ли, занята, бедняжка, государственными делами», — ерничала училка. И столько в ее тоне было ехидства и чего-то еще такого обидного, что Сергей, не отдавая себе отчета, запустил в ее сторону циркуль. Металлическое жало воткнулось в исписанную формулами доску. «Математичка», сначала побледнев от страха, а потом, опомнившись и изрыгая ругательства, выскочила из класса и, оглашая криками школьный коридор, помчалась к директору.

Заседание педсовета длилось недолго. Учителя, опустив глаза долу, предпочитали отмалчиваться. Обиженная была склочницей известной, ради какого-то мальчишки связываться с ней никто не хотел. Так же, не поднимая глаз, единогласно проголосовали за исключение девятиклассника Сергея Михеева из школы.

Забрав документы, он в тот же день отправился в районную вечернюю школу, где и предстал перед высоким, черноволосым, очень подвижным директором.

— За что тебя исключили? — строго, своим характерным гортанным голосом, спросил Артем Абилович.

Сергей ничего придумывать не стал, рассказал без утайки, как все было.

— Ты в нее, в учительницу, хотел попасть или просто в доску циркуль швырнул? — пристально глядя в глаза мальчишке, уточнил директор.

— В нее, — не отводя взгляда, признался Сергей. — Она о маме плохо сказала.

— То, что ты маму в обиду не даешь и хотел за нее заступиться, — это ты молодец, — непедагогично похвалил Артем Абилович. — Но ты понимаешь, дурья твоя башка, что ты мог человека глаза, допустим, лишить, инвалидом сделать?

— Понимаю, — ответил мальчишка и неожиданно даже для самого себя признался: — Я теперь сам со страхом думаю, чтобы случилось, если бы я в нее попал, а не в доску.

Он почему-то, пока еще неосознанно, почувствовал, что этому человеку можно говорить все, он поймет.

— Хорошо, что ты сам об этом думаешь, — одобрил Артем Абилович. — Нужно учиться признавать свои собственные ошибки, не дожидаясь, пока тебя кто-то чужой в них носом ткнет. Парень ты, как я вижу, неглупый, но горяч не в меру. Вот и учись горячность свою, там, где она тебе повредить может, усмирять. Но об этом мы еще поговорим подробно. А сейчас надо решать, как с тобой поступить.

Артем Абилович Вартанов принадлежал к той редкой плеяде учителей, что становятся педагогами не по образованию и не потому, что ближайший к дому институт был педагогическим, к тому же конкурс пустяковый, а по призванию, да потому, что для таких педагогика становится не специальностью, а образом жизни и мышления. Вот он-то безошибочно углядел в этом долговязом широкоплечем подростке человека свободного, независимого. Которого не шпынять и наказывать, а добрым советом учить надо, на путь истинный наставляя.

— Сдашь испытательные экзамены, а там посмотрим, в какой тебя класс определить, — в итоге их разговора принял решение директор «вечерки». Вартанов прекрасно понимал, что, зачислив этого паренька в свою школу, нарушит тем самым строжайшие инструкции Минпроса — принимать в вечерние школы только работающих. Но понимал Артем Абилович и другое: именно он и никто иной может и должен протянуть парнишке руку помощи.

Результаты экзаменов Вартанова, мягко говоря, удивили. Он предполагал, что этот мальчишка, такой своенравный и необузданный, хорошие оценки может иметь лишь по физкультуре. Но экзамены показали, что Михеев успевает практически по всем предметам школьной программы.

— Удивил ты меня, братец, не скрою — удивил, — искренне радовался Артем Абилович. — И вот что я решил. Поскольку у нас, в вечерней школе, не десять, как в обычной, а одиннадцать лет обучения, то я тебя зачислю не в девятый, а сразу в десятый класс — знания твои позволяют. Так что год тебе терять не придется, школу закончишь одновременно со своими сверстниками.

И все бы оно было хорошо, не нажалуйся «математичка» на Михеева местному участковому. Бравой выправкой лейтенант Федор Глебович Гнилов не обладал — «метр на коньках», говорят про таких. Старушки местные, что семечками и цветами торговали, боясь всякой власти, подхалимски ему улыбались и с почтением звали «Глебыч». А пацаны за глаза называли его «гниль болотная», отбежав на безопасное расстояние, кричали вслед: «Здравия желаем, дядя Степа», — издеваясь над его плюгавостью и маленьким ростом.

«Гниль болотная» беседу с юным нарушителем в опорном пункте провел. И не только беседу.

— Приводик в детской комнате милиции мы тебе, Михеев, оформили. Так что ты у нас теперь есть кто? Ты у нас теперь есть подучетный элемент. И глаз мы с тебя с этого дня не спустим, знай в виду, — напутствовал не шибко грамотный участковый.

Эх, смолчать бы тогда Сережке, но взяла верх вольная его натура:

— Мы это кто, царь Николай Второй? — насмешливо поинтересовался Михеев и, не дожидаясь ответа, выскочил на улицу.