Закон предков

Егор молчал. Он сидел, неловко отставив в сторону оструг березы, который заменял ему утерянную на войне ногу. Оструг некрасиво торчал из-под мятой пыльной штанины. Райвоенкомат предлагал Егору взять культурно сработанный протез, но Егор от него отказался. Не одобрял он замазывания и всякой подделки — нет ноги, ну и нет ее, пусть это видят все.

Огонь костра расшатывал сумрак. Чернели кусты тальника, и в них соловьем засвистывала варакушка.

Да, был брат Костя, Константин Иванович Бодров, был! С войны не вернулся, погиб в Берлине в последний день войны — так было… Последнее письмо Кости помечено седьмым числом. Май, год сорок пятый… И там есть строчка, в этом письме: «…а после войны тоже нелегко нам будет; разная шваль, которая отиралась в обозах или делала себе самострелы, начнет трещать на всех перекрестках о героизме — настоящих солдат, работяг войны, будет тошнить от этого пустого трепа. А все равно надо будет работать, работать, поднимать хозяйство из военной разрухи. Веришь ли, брат Егорша, руки мои стосковались по лопате, которой мы сажали картошку на поле…»

Егор хотел сказать про это письмо брата, а еще от себя добавить: «Работать надо, Гоша! Работать для живых, живым пособлять».

А еще хотел добавить Егор, что, будь жив Костя, он не только своих писем, он бы тебе и руки не подал, ситцевый друг Гоша! Не любил он таких, кто отирался в хлебном обозе и лез в кусты.

Не умещалось все это в голове Егора: хохмит Гоша Фокин или говорит серьезно? Он мастер на всякие штучки-дрючки. Может, по-другому все обернется.

— Красный вечер, тихий! — только и нашел что сказать Егор.

А вечер и вправду выдался славный. Загорелась глубоким огнем река на крутом изгибе, катился эхом дремучих эпох лягушачий хор с дальней старицы, а в тальнике соловьем заливалась варакушка. Не хотелось в такой вечер сердиться, говорить обидные слова.

На том берегу послышался говор, застучали колеса телеги. Закричал тонкий девичий голос — доярки возвращались домой с летника.

Пришлось опять отчерпывать из прохудившейся барки воду и переправлять доярок.

Стелил себе Егор впотьмах. Бросил полушубок на досках парома, оставив гостям право ночевать на топчане в будке.

Но гости не торопились спать. Шофер Ваня наживлял рыболовную снасть в надежде поймать налима, а Гоша Фокин в раздумье и одиночестве гулял в отдалении. Фигурка его едва различалась на фоне ночной воды.

Егор, глядя в звездное небо, силился представить, о чем примерно думает Гоша Фокин и как он о себе понимает. Старость — она ведь дает человеку определенную прозорливость и даже позволяет угадывать желания и мысли того, кто пониже возрастом. Но про Гошу Фокина Егор ничего угадать не мог: вихрилась некая копоть, мга.

И тем приятнее было глядеть на чистые звезды. Удивительно действуют звезды: мыслям они придают размеры космические. Думается о бесконечности и величии жизни. Человек в ней лишь короткая искорка, падучая звездочка. Кто понимает это, тот и проживет легко, смело и чисто. Но не все умеют глядеть на звезды — вот в чем беда! Чуркина взять — так у того и глаза, и нос смотрят в землю.

Как ни странно, Гоша Фокин тоже думал о звездах и в том же примерно плане. Виделись ему звезды выражением громадности мироздания, чистоты и величия. Денеб в созвездии Лебедя, Мицар, Капелла, созвездие Рыбы. И Млечный Путь — вечная дорога Вселенной.

Подобно Архимеду или Джордано Бруно, Гоша Фокин вдруг сделал открытие: все сущее на земле, вплоть до самой ничтожной клеточки и молекулы, неразрывно связано с космосом. То есть это не было открытием в буквальном смысле — просто Гоша свел в голове для себя все ранее известное. Отсюда, вполне вероятно, существует связь между космосом и настроением человека. Даже простое созерцание звезд вызывает в мыслях высокий настрой. В толчее городских огней не видно звездного неба — не ведет ли это к искажению представлений о предначертаниях жизни? Моряки, астрономы, охотники никогда не страдали пороками скопидомства, трусости, лжи…

И текла Дыкырингра. Плывущий плот причудился в ее темных свивах. Быстрая, холодная Дыкырингра.

В поселке лесорубов сбили они с Мишей Куликовым плот, намерились проплыть реку до самого устья. Одолели опасные крутые прижимы, пролетели меж каменных щек, вода в которых неслась с грохотом курьерского поезда. Милостиво отнесся к ним порожистый перекат Мельница. И — кто бы мог подумать! — плот разнесло на щепу и бревнышки посреди тихого плеса, как говорится, «среди своих».

Снились по ночам липкие, потные сны: будто бы хватают за ноги тугие свивы течения, а рот и легкие заливает бетоном. «Дыкырингра — грозная река жизни», — пришло однажды в голову среди ночи.

Потом всегда так и думалось: грозная река жизни!

Все четыре ее компонента: движение, чистота, сила, смелость. Дыкырингра — жизнь, и он ее не смог одолеть.