Закон предков

Если собрать стариков, рассуждал Егор, да материалу достать хорошего, то можно от рекостава до весны паром новый сладить. А пока хоть этот залатать как следует — пригнать трактора, вытянуть на берег на денек-другой (доярок и в лодке перевезут!) и залатать получше. Черт с ним, с Чуркиным, и со всей канителью!

— В Макеевку поеду, — сказал Егор, — это совсем в другую сторону. Некогда мне, ребята!

— А письма-то как, Бомбардир, — извините, — Егор Иванович? Я же специально ехал. И мне послезавтра в городе надо быть.

— А ты поезжай себе спокойно. Нету писем. И дела у меня, паря, дела. Как бы паром не пошел ко дну — до беды не долго, так-то!

— Ну, ладно, — наливаясь красным, сказал Гоша Фокин. — Вы хоть машину мою возьмите, а то как же вы?

Машину Егор взял. Но прежде чем ехать в Макеевку, привез с заимки Игнатыча — старика, заросшего седым волосом, Это чтобы было кому сидеть на пароме. Гоша Фокин с удочкой в руках остался со стариком на берегу Дыкырингры, а машина запылила по направлению в соседний колхоз.

Но вышло так, что Егор там загулял: по стаканчику выпили они с кладовщиком, а потом Егор встретил своего хорошего друга — Илью Безуглова, тоже фронтовика-инвалида. С Ильей они всегда покупали одни сапоги на двоих — у Ильи не было левой ноги, у Егора — правой. У них даже шутка была такая: «Ну, что: сообразим на двоих?» И от этой немудрящей шутки возникало хорошее настроение.

Это они про сапоги так говорили. А сейчас два друга пошли в магазин и сообразили бутылку. Шофер видит, что не дождаться, — сел и уехал.

— Я спокою, грит, захотел, манны небесной! — мотал головой пьяненький Егор, рассказывая другу про Гошу Фокина. — Зубатым-то, грит, не густо сыплется манна, она, грит, тем валит, кто дурачком умеет прикинуться. А я ему грю: сука ты подколодная! Знаю, на какую кочку ты метишь! Я тебя, грю, насквозь вижу…

Но это была неправда: такого резкого разговора у него с Гошей не было. И «насквозь» тоже не было. Будто бы все правильно понималось, но и сомнение тоже было: может быть, образованным людям положено поступать и жить по-другому?

У Ильи Безуглова позвякивали на пиджаке медали и мерцала рубиновая эмаль ордена. Медалей Егор не носил, а ордена у него не было. Егору рассказывали, что за бой на высоте 275 он достоин самой высокой награды, но про бой тот забыли или где-то в дороге потерялись наградные бумаги, а сам Егор стеснялся напоминать да и считал это не особенно важным.

— Не понимаю я этого! — сказал Егор.

— Не горюй! — хлопнул его по плечу Илья Безуглов и предложил еще раз сходить до магазина.

Вернулся Егор к парому на другой день под вечер, привез от соседей на попутной машине вару, гвоздей, пакли. И досок немного выпросил — паромом и соседи изредка пользуются, на это и бил Егор, когда выпрашивал материал.

Машины Гоши Фокина возле будки не было — дремал на пароме диковолосый старик Игнатыч с удочкой в руках.

Егор простукал деревянной ногой по расшатанным доскам палубы, хотел сесть на лавку, но уперся глазами в надпись на балясине: «Кто мелко плавает, на мель не сядет. Миша с Гошей, ха-ха!»

Возле воротка лежал топор. Егор потянулся к нему, чтобы стесать эту дурацкую надпись, но усмехнулся и сплюнул: не стоит труда! Настроение у него было хорошее. Он сумеет подойти к старикам, и по рекоставу они все вместе возьмутся делать новый паром! Запахнет на берегу свежими стружками, варом, застучат молотки. Илья Безуглов первым приедет. И к остальным он найдет слова-ключи.

Да, это будет праздник: соберутся на берегу Дыкырингры поработать не ради денег, а, как говорят, для души.

Молодой силой наливался Егор от этих дум.

А в долину опять натек густой летний вечер, и был он красно-синим. Несла свои беспокойные глянцевитые свивы Дыкырингра — веселая и грозная река жизни. И пел в тальнике варакушка-соловей, негромкий северный соловей.

И странное дело: Егору казалось, что про брата Костю рассказывает ему варакушка.

Закон предков

Белизна ночной пороши раздражала глаза. Звери не оставили на снегу ни одного следа. Быстрым коротким валом белка прошла на восход солнца. В те немногие дни Чиктыкон и Аракча приносили на табор по тридцать белок. Бывало и больше. Удача исчезла так же быстро, как и пришла. За последние два дня охотники не сделали ни одного выстрела.

Собаки злые от голода, облаяли медвежью берлогу, но Чиктыкон избил собак: нельзя тревожить амаку! Если амаку сам пожелает драться — тогда другое дело. А так… Чиктыкон долго шептал, стоя под деревом, — просил у амаки прощения за своих злых и глупых собак.

Но амака не внял просьбе. Видать шибко обиделся: с наступлением сумерек амака разворочал берлогу, ушел бродяжничать. Чиктыкон и Аракча тоже покинули худое место. В поисках удачи они ушли за хребет, остановились в ключе Ленгамо. Полусгнившая избушка на Ленгамо была такой низкой, что охотники вползали в нее на четвереньках. Горький дым открытого очага выедал глаза.