Закон предков

Охотники, довольные жизнью, ели мясо, пили крепкий бульон. Аракча, не жуя, жадно глотал, выхватывал из котла жирные куски. В эту ночь они впервые вспомнили про транзистор — вынули из мешка радиоприемник, слушали музыку. Дым очага не казался сегодня злым и горьким. Аракча снял с гвоздя карабин, разобрал его и стал чистить. Вынул из магазина маслянистые желтые патроны и, возможно, забыл их на досках нар. Они могли затеряться в ворохе пихтовых лап, служивших постелью. Хотя какой охотник забудет патроны? Так или иначе, когда явилась беда, карабин Аракчи не выстрелил.

Утомленный погоней и вконец обессилевший Чиктыкон принес свеженины совсем немного, на два котла. Освежеванного и прикрытого шкурой сохатого он оставил на месте. Даже разделать не мог. Решил, что за ночь мороз не успеет заледенить тушу.

Утром охотники пошли по льду Ленгамо, обогнули ерниковую чащу и сразу увидели: огромный черный медведь рвет тушу сохатого. Кухта упала с сучьев лиственниц — так страшно взревел амака при виде людей. Как бы с тыла вылетели на зверя собаки, петлявшие по лесу.

У Чиктыкона висел на поясе нож. Ружье он не взял, чтобы легче было таскать куски сохатины. Осторожный Аракча нес на плече карабин, который он так хорошо вычистил вечером.

Егор и Чуна, лайки Чиктыкона, хватали зверя за гачи. Шерсть черного амаки была густой и длинной.

И он был огромный — собак отряхивал с себя, как мышей. Когда он встал на дыбы, Чиктыкону почудилось: сажа безлунной ночи закрыла небо! На самом деле зверь был не столь уж громаден, но так Чиктыкону почудилось.

— Мы тебя не трогаем, иди себе, амикан, добрый дедушка! — без испуга, но суеверно бормотал Чиктыкон, выхватывая нож. — Это наш сохатый, мы его добыли.

Древний мудрый закон гласит: «Увидишь опасность — иди вперед! Увидишь злого амаку — иди вперед!» Бежать или отступать нельзя — смерть. Бой начался. Одна из собак, издавая визг, корчилась в снегу с перебитым хребтом. С ножом в руках Чиктыкон прыгнул вперед и вбок — за ствол дерева. Крикнул — теперь уже громко, с рычанием. Медведь вздыбился. Смрадно дыхнул где-то вверху, над головой Чиктыкона.

— Стреляй! — закричал Чиктыкон Аракче, удивляясь, что до сих пор не раздалось выстрела.

Ответом был затихающий скрип снега под торбазами. Но Чиктыкон не услышал этого скрипа — зверь приступал к делу: жадно обнимал лиственницу, ловил Чиктыкона, стараясь приплюснуть голову охотника к стволу мерзлого дерева. Было тихо. Никто не стрелял. Амана злился, топчась вокруг дерева. На единственную собаку он не обращал внимания. Казалось, что человек и зверь соревнуются в странном танце.

Раненая собака давно перестала барахтаться и хрипеть. Черной шерсти амаки Чиктыкон не видел, ко ясно понял: ждать помощи не приходится! Силы его слабели. Был в запасе трюк — старый, испытанный. Победный для сильного и веселого, опасный для слабого.

Чиктыкон решился: оттолкнувшись плечом от дерева, прыгнул на чистое место. Медведь удовлетворенно рыкнул, гребанув лапой воздух. Сжимаясь опасной пружиной, эвенк бросился в ноги амаки. Руками, которые крепко сжимали нож, массой всего тела Чиктыкон сделал резкое движение снизу вверх. Удар получился правильный, крепкий. Лезвие прошлось от паха до самых ребер. Чиктыкона мягко толкнуло в ноги грудой синих кишок. Правая рука охотника скользнула в нутро зверя по самый локоть — к диафрагме, к сердцу. С длинным визгливым ревом вылетела из амаки жизнь.

Падая, он задавил вторую собаку. Чиктыкона отбросило спиной к дереву. Мельтешили сойки, кружил и каркал над местом побоища ворон.

Очнувшись, Чиктыкон шевельнул пальцами рук и ног. Обрадовался сквозь боль: живой! Но с лицом было что-то неладно — текла кровь, глаза придавила ночь. Пальцами Чиктыкон разлепил веки одного глаза, на месте второго нащупал яму. Вытек глаз — правый! Напоследок гребанул амака кривым когтем…

Без шапки, в рваной парке, кривой и залитый кровью пришел Чиктыкон к зимовью. Показалось: человек мелькнул в кустах.

— Алаткел! Постой! — слабо крикнул старик.

Морщась от острой боли, Чиктыкон развел в очаге огонь. Ночь, день и еще ночь провел он у огня в забытьи, в тумане. Боль во лбу перемежалась с вспышками злобы на бежавшего Аракчу. Ибдян — стыд жег беглеца! Даже соболя с перепугу забыл снять с пялки. Не человек — грязь, мусор. «Убить, догнать и убить!» — порывался старик.

С уходом усталости и боли Чиктыкон успокоился. «Это и хорошо, — расслабленно сам себе усмехнулся старик. — Аракча дал мне один на один подраться с амакой. На последней охоте. Теперь умру. Уйду в Кодар, там умру. Старый. Глаза нет. Вытек. Правый глаз! Какой теперь Чиктыкон охотник? Большой был амака, огромный!» В начале сезона еще Чиктыкон чувствовал: это его последний выход в белкованье. Старый охотник и друг Чохтоо остался на стойбище в этот сезон, признался, что он не ходок в тайгу: ревматизм тянет старые жили! А ведь Чохтоо моложе. Чиктыкон подумал с некоторой гордостью, что умрет в тайге, на охоте. На удачной охоте! Разве это не удача — такой огромный амака, и притом амака сам выразил желание драться. Все нормально, все хорошо…