Закон предков

Чиктыкону хотелось что-нибудь сказать Аракче. Например, что он сильный мужчина, хотя и трус. Закон предков велит убить, но Чиктыкон не убьет его, не будет. Жалкой палкой кажется в руках малокалиберная винтовка, когда кругом столько больших и сильных машин. Пусть Аракча живет, но пусть только прогонит свой страх, навсегда прогонит! Закон предков давал право на жизнь только смелым и честным. Так было у эвенков всегда. Трудолюбие, смелость и честь — три столба, которые держат на себе крышу жизни.

Задрав вверх голову, Чиктыкон побежал к отвалу, чтобы сказать Аракче все, что он думает. С новой силой заныло в пустой глазнице. В запальчивости Чиктыкон стал карабкаться на отвал по желтой осыпи. Но тут большой угластый валун ударил его по ногам, Чиктыкон упал, посыпались сверху камни, щебень — как бы собираясь его скорее похоронить.

Аракча остановил бульдозер. К Чиктыкону бежали люди. Зачем-то дудел в железный сигнальный рожок взрывник.

Чиктыкона уложили на снег, грязный от пыли. Чей- то нож резал кожу унта — разбухшую, мокрую. Побежали к рации — вызывать вертолет. Чиктыкон пришел в себя на короткое время, заговорил сбивчиво, торопливо:

— Амиликонди, предки… Закон их. Короткий, простой. Закон-то судьи мягкий, длинный — волосы аси, женщины. Парчен вот… Парчена судья посылал далеко. Ково теперь? Вернулся, опять ворует. Хитрым стал. Совсем хитрый, соболей на базе тасует. Хитрость гноит людей, худо делает, вовсе худо! Все равно что бома — чума. Ага!

Одинокий глаз Чиктыкона звал понять, горел, но все подумали, что это бред. Старика переложили на носилки. Аракча, побелевший и сгорбленный, исподлобья смотрел на происходящее.

За лесом, над горами нарастал гул. Аракче показалось, что летит вертолет. Но это с отрогов хребта Кодар катилась в низину пурга.

Царь Васишка

На току получилась драка: двое пьяных двинули в нос Ивана Бутакова, тоже пьяного, и тот мешком отрубей упал в крапиву. Иван выполз на чистое место и там начал выть и кататься. Те, двое, заорали песню и пошли себе вдоль деревни.

Ивана увидел скотник Василий Утин. Увидел и подошел. Он ходил в соседнее село Афонькино, в магазин — купил себе новый костюм, который и нес, держа за веревочку. Бумаги в магазине не оказалось, продавщица обвязала костюм одной пеньковой веревочкой.

Утин положил костюм прямо в пыль. Он отер кровь и слюни с лица Ивана, попытался поставить на ноги. Но тот сильно толкнул его — с рубахи Утина посыпались белые пуговки.

— Уйди, гнида! — выл и матерился Иван. — Р-раз-давлю!

Лицо его, шея и руки вспухли и покраснели от крапивных ожогов.

Когда Иван перестал кривиться и выть, немного поостыл, Утин кое-как довел его до дому. А потом вспомнил про обновку и вернулся на «место происшествия».

Сверток был весь растрепан. Рядом стоял чей-то пестрый телок и смачно жевал рукав пиджака. В сердцах Утин так хлопнул телка ладонью по боку, что у того брюхо гукнуло наподобие барабана. Утин первый раз в жизни собирался в столицу, новый костюм купил по этому случаю.

На другой день поутру Утин — жилистый и низенький — щеголял по деревне в новом костюмер «обкатывал обновку», как он выразился. Жена его, тихая Мотря, замыла рукав, отутюжила, «придала видимость».

За деревней над свежей зеленью луга плыли легкие облака, от тополевых листьев густо пахло весенней смолкой.

Иван Бутаков встретил Утина возле конторы правления и пошел ему навстречу с улыбкой закадычного друга. Но почему-то сразу обмяк, нахмурился. Не то брезгливо, не то с иронией — двумя пальцами — дотронулся до рукава утинской обновы.

— В Москву, говорят, собираешься? На ВДНХ отрядился?

— Придется ехать, — скромно сказал Василий Утин. — Куда денешься? Посылают!

На самом деле Василий очень гордился тем, что числится хорошим работником и у него лучший в районе нагульный гурт.

— Кожуру купил модную, — Бутаков опять тронул рукой костюм, синий в красную — клетку. — Не удавился-таки, развязал чулок?

— Могу себе позволить, — сказал Утин, — хотя бы раз в жизни. А деньги — что? Сор!

От искренности чувств Василий Утин слегка отвернулся и сплюнул. Бутаков опять подобрел глазами и даже улыбнулся. Опухоль от крапивных ожогов с лица Ивана сошла, но оно было дряблым и все в мелких пятнах, будто его наклевали куры.

— Это ты меня вчера из лопухов вытянул? — хрипловато, по-дружески сказал Иван. — Ну, и надрюзгались мы вчера с Кузьмой и Митькой! Навес на току делали, обмывали.

— Голова, поди, шибко болит?

— Болит, — признался Бутаков, — ты мне дай пятерку. Полечусь за твое здоровье.

— Да брось ты! — так же доверительно и дружески сказал Василий Утин. — Тебя не тянет блевать?

— Чего это?

— Меня, говорю, от одного запаха блевать тянет. Какая в ней радость-то? Ты эвон глянь, благодать какая в природе: травка, коровки ходют, облака беленькие, листики на тополях пахучие распустились.

— Жмот раз, так и сказал бы прямо! — рассердился Иван. — «Радость какая!» Я не для радости пью. Ганька, сынок мой желанный, у меня вот где сидит!