Закон предков

Не только Раскладушке с его глупым парным лицом, но даже лучшему другу стыдно сказать, что случается с Платоном осенью. Своему брату, научному сотруднику крупного института, Платон открылся в письме, но тот ответил на это коротко: «Питекантроп!» Платон на брата сильно тогда обиделся.

Осенью что-то нелепое, мучительно странное происходит с Платоном: его неудержимо тянет на Север. Кедровник и сосны в хребте стоят в эти дни сырые и темные, контрастно звенят желтые острова берез, ветер кружит листья осин, сгорающих в тревожном огне. С гольцов, блестящих от раннего снега, стекает в долину стынь. Запах снежной стыни — острый, как спирт, — сводит Платона с ума. Дома он тычется из угла в угол, водит пальцем по карте. Невнятно бормочет жене, что они поедут жить в Чару, а то и того дальше — на реку Адыча. Дикие глаза Платона пугают жену, она плачет. Иногда бежит за подмогой к матери. Щекастая, басовитая теща, подоткнув за пояс подол широченного цветастого сарафана, машет руками, кричит, что Платон бездельник, мытарь и пьяница.

Водку Платон почти не пьет, но утром поднимается тяжело, как с похмелья. В контору уходит больной, ничего там не делает. Худой и обугленный стоит у окна своего кабинета и тихонько, чтобы не услышали сотрудники, воет:

В грудь молодец ранен,
В грудь мо-о-о-лодец ранен
Каленой стре-ло-о-о-й…

Тоска по Северу тем более жутковата и странна, что Платон никогда не бывал на Севере. Судьба далеких предков малоизвестна, но Платон точно знает, что отец и дед тоже никогда не жили на Севере. Из родного села, расположенного на юге Забайкалья, они выезжали не дальше Читы. И тем не менее осенью Платону до слуховых и зрительных галлюцинаций чудятся рога оленей, яранги, крики и хохот тунгусов, свист зернистого снега под полозьями нарт. Слово «олень» падает в глубь сознания и долго качается там истошно-восторженной песней.

Платону иногда кажется, что живи на Севере, он был бы самым счастливым человеком на свете.

История эта каждую осень кончается тем, что Платона посылают в тайгу «лечиться». Жена сушит в большой русской печи сухари, начальник выписывает очередной отпуск плюс две недели без содержания. В зверопромхозе Платон заключает любительский договор на добычу пушнины. Ослабший, сутулый и сморщенный, с понятой и ружьем за плечами он уходит в хребты, где чернеют кедровники.

Но и в тайге Платона долго не покидает загадочная тоска по Северу. Облегчение приходит вместе со снегопадом. От сугробов кедровники засыпают, глохнут. Пропадают краски и винные запахи осени, а воздух становится мутным от морозного хиуса. На щеки Платона садится плотный румянец, а походка и взгляд приобретают мужскую твердость. Домой он приносит полную котомку беличьих шкурок и штук пять или шесть соболей. Теще, которая жалуется на болезнь печени и не ест свиного мяса, Платон дарит пару зайцев или кабаргу.

Сейчас, стоя возле звериной тропы со свежими следами копыт, он подумал, что обязательно поохотится на изюбрей. Сделает солонец, в густом осиннике срубит из колодника сидьбу, а в конце лета скараулит на солонце рогача.

Через неделю Платон опять приехал в Шыныгыристый. Привез на мотоцикле два пуда соли, топор и лом, которым в старину орудовали старатели. Тяжелый и скользкий лом Платон никак не мог закрепить на мотоцикле, и в пути раза четыре лом выскальзывал из веревочных пут, с визгливым звоном падал на щебень дороги. Первый раз лом выпал почти у самого дома егеря Раскладушки. Деревня досматривала предрассветные сны, но кто-то из семьи Раскладушки отодвинул на окне занавеску, когда Платон поднимал на дороге лом.

Черемша в Шыныгыристом за семь дней сильно подалась в рост. Листья шириной с половину ладони стояли на высоких жирных стеблях, понизу как бы облитых брусничным соком. Платон сорвал один из стеблей и стал жевать — во рту отдало запахом лука и чеснока одновременно. Место для солонца Платон облюбовал на бугорке под лиственницей, одиноко черневшей в редком березняке. Срубил топором дерн, потом взял в руки тяжелый лом, чтобы пробить шпуры. Лом, натыкаясь на камни, издавал глухой скрежет. Пахло парной землей и оголенными корнями деревьев. Соль Платон сыпал в шпуры осторожно, будто это был динамит. Раскатисто и длинно прокричала в деревянный рожок желна.

Платон швырнул в кусты лом и помыл в ключе руки. Нагнулся пить и увидел в воде отражение своего лица. Черный, стянутый морщинами и обшарпанный осенними ветрами, Платон никогда не был красавцем. А сейчас отражение лица еще искажало течение.

Платону стало тоскливо. К солонцу, который он сооружил с таким азартом, пропал весь интерес. Солидный человек тридцати лет, семейный, и вдруг такая чепуха — солонец. Вот уже нелепость!