Закон предков

За браконьерами укрепилась слава людей бесчувственных, грубых. Но Покаля все понимал и все чувствовал. Его не покидало ощущение ночного мрака. Утро занялось, светлый день утверждался над долинами и горными кряжами, а Покаля шел по дну темной ночной могилы — некая оратория плача ударила ему в грудь. Дымились пни и колодины. Обугленные стволы деревьев и струи дыма напомнили Покале пепелища войны и некие «черные дыры».

Это ему сильно ученый свояк рассказывал: бога нет, есть только одни черные дыры. Свояк — шишка немалая, при чинах и регалиях — «сам с усам». Есть, мол, в необозримых космических далях черные дыры, антимир. Дыры вбирают в себя, всасывают со страшной силой солнце, звезды и обитаемые планеты, в перемолотом виде выбрасывают по ту сторону вселенной, в это самое «анти». Никто не узнал, что там, за черными дырами, и никогда не узнает. И вообще — «все там будем»! А потому, мол, лей себе на голову мед и масло, чтобы не помнить про черные дыры и антимир.

Возили свояка в большой черной машине, на турецких коврах. В огромной квартире (с непривычки заблудишься!) тоже везде пестрели ковры, сверкали золотые и хрустальные люстры, мебель под слоем лака играла древесными разводами, живые игрушки — пуховые коты, черепахи, холеные собачки — бегали в коридорах и детской комнате.

Но больше всего Покалю удивил стол: заморские бутылки, брусника, рябчики, амурский осетр, байкальский омуль, розовое медвежье сало, сохатиные губы. Знал свояк: Покаля — охотник, нарочно хотел удивить дарами тайги, морей и рек. Все-то, мол, мы имеем и все-то можем…

— Ух, ты, зараза! — искренне удивился Покаля. — Мы в тайге, почитай, живем, и то не всегда имеем такое добро!

— Кесарю — кесарево, богу — богово, — польщенно засмеялся свояк, подбирая брюхо и наливая в рюмки коньяк.

— Но омуль-то как, откуда у тебя омуль-то? Ведь давно уже омуль ловить запретили. Да и осетра, говорят, осталось едва на расплод — штрафы лепят.

— Ну, это дело техники, — сказал свояк, — замнем для ясности.

В том большом городе жил Покаля недели две (хотел сразу сбежать домой — жена не дала) и, странное дело, вроде бы привыкать стал. Перины на гагажьем пуху ласкают бока, ночные лампочки по стенам в виде причудливых птиц — из разноцветных дорогих камней сделаны! — покой наводят. Утром встал — ноги утопают в ворсе ковра, как в траве. Красивые, дивные чугунные старики и девы смотрят на тебя со всех углов. В умывальной комнате — зеркала, каменные плитки с картинками, коробки со всякими порошками, хочешь — лесную хвойную воду делай, хочешь — морскую или минеральную: молодись, освежайся. Славно-то как!

А тут еще свояк вечерами (не совсем, видать, заважничал, раз с простецкой родней беседы беседует!) науками отесывает Покалю. «Того света» нет, рая нет — рай надо на земле делать (обводит руками свою квартиру). И опять про черные дыры и антимир.

Таких страхов наговорил ему грамотный, поученый свояк, что Покаля две ночи напролет глазами лупал, глядел в невидящие глаза чугунных старцев, думал: может, так и надо жить? Высоты свояка ему, конечно, никогда не достичь, но если начать пригребать… По мелочам за Покалей и раньше водилось: прихватить доску с работы, карман гвоздей, олифы бутылку…

Лет через пять Покаля понял, что немалый прибыток можно иметь через тайгу — возобновилась мода на воротники, шапки и шубы из натурального меха. На изюбрятину, косуль, боровую дичь тоже находились любители с кошельками из невсамделишной крокодиловой кожи. Покаля купил мотоцикл с коляской, для парадных выездов — «Жигули», в сарае оборудовал объемистый холодильник — слесаря мастерских по ремонту торгового оборудования собрали из утиля. С осени Покаля улетал на Витим, остальное время года уходил по выходным на Никишиху — был у него любимый уголок в Косой пади.

И вот теперь все это уходило, рушилось. Тайга горела со всех сторон. Ухнул взрыв, и Покале показалось, что загорелся и взорвался мотоцикл, брошенный им в кустах. Взрыв повторился — земля задергалась от множества взрывов. Сохатый прянул к лесу и побежал. Горький шершавый дым царапал глаза и горло. И взрывы, и дым опять напомнили Покале войну; окалина искореженного металла, трупы, пепел сожженных садов и хат. До речки с ее спасительным льдом оставалось метров пятьсот. Но там творилось неладное. Похоже, по отарой гари шел повторный огонь. Как это получалось, Покаля не имел времени объяснить, но он вполне определенно угадывал; вот-вот ударит по желтым сосновым кронам верховой огонь, от которого не будет спасения. Поднимался ветер.

Человек потоптался и побежал в ту же сторону, где исчез сохатый. Ложе ружья больно колотило о позвонок, Покаля со злостью сорвал двухстволку и с треском ударил ложем о ствол старого дерева. Металл, отделенный от лакированной деревяшки, со звоном брякнулся на оголенные корни. Некое ощущение чувства свободы подхватило Покалю: будет живым, дойдет — теперь он дойдет! Будто кандалы со звоном упали с Покалиных рук и ног.