— Вы не встречали недавно на дорогах друг молодых бродяг, юношу и девушку? Оба они худощавого сложения, лет шестнадцати на вид. Возможно, были напуганы, пытались выпросить еды или узнать у вас дорогу…
Лин старался дышать ровно.
Нет, что Наю и Хоно теперь ищет хьор-гвардия, было неудивительно. Происшествие было громким, за побег из тюрьмы до суда — даже если обвинение в убийстве каким-то чудом признали ложным — их ожидало не меньше трех лет каторги. Но, глядя в карие глаза командора Саена, он не мог отделаться от ощущения, что тот знает что-то еще.
Едва ли не впервые в жизни от всего сердца Лин поблагодарил родителей за науку врать кому угодно и сколько угодно.
— Никого похожего не встречал, — сказал он. — Сейчас на дорогах — если не считать тех, что ведут в Нодаб — почти пусто: бродяги уже устраиваются на зиму.
— Жаль. — В голосе командора Лин в самом деле уловил нотку сожаления. — Что ж, доброй дороги, магистр Валб! Заон, постарайся разобраться с этим побыстрее: ты нужен мне здесь…
Командор отдал подчиненному бумаги и размашистым шагом направился к дверям канцелярии.
Сержант сердито взглянул на телегу. Поручение его совсем не радовало.
— Слушай меня внимательно, ты, Бивар, или как тебя там, — зло сказал он младшему надсмотрщику. — Командор Саен не любит, когда бьют тех, кто не может ответить, но таких, как ты, он не любит еще больше. И я — не командор. Понимаешь?
— Ведите себя тихо, и тогда обойдется без сломанных костей. — Лин кивнул надсмотрщику, улыбнулся невозмутимому Гарре. — Удачи, государственный бродяга! Господин сержант, спасибо вам и командору за помощь, да не потускнеет над вами Светлый лик…
— И вам того же. — Сержант искоса взглянул на Лина.
«А они не тут очень-то любят формальности и наше сиятельное божество…», — подумал Лин, спешно покидая площадь Порядка.
Сначала он собирался попросить гвардейцев все же вернуть ему лошадей, однако решил не искушать судьбу. Но идти до Фоу пешком тоже было дурной идеей, а покупать лошадь — значило привлекать внимание и тратить деньги, которых было не в избытке…
Лин задумался. Из-за хьор-гвардии в городе сейчас все были настороже, а, значит, во всем Валкане сейчас оставалось единственное место, где он мог надеяться на помощь.
Пройдя с четверть часа тихими улицами и переулками, он постучал в заднюю дверь выкрашенного в дурацкий розовый цвет маленького особнячка, спрятавшегося в тени раскидистых гохно.
— Девушки отдыхают, — недовольно ответили ему из-за двери. — Приходите вечером.
— Понимаю, прости! Но позови, пожалуйста, хозяйку, — сказал Лин. — Это магистр Валб. Я по личному делу.
Вскоре ему открыли.
В розовом особнячке послушники и магистры Ордена находили утешение, сочувствие и помощь с того дня, как из мальчишек становились мужчинами, и Лин не был исключением… Но со временем им, в некотором роде, стал.
Он в юности не был особо жаден до телесных удовольствий — но заходил в бордель часто, ища ту толику уюта, которой не имел ни в прошлом, ни в настоящем; девицам нравился мягкий и даже застенчивый мальчишка-послушник: они жалели и по-своему баловали его. Между ним и Эвелиной — занявшей место хозяйки спустя пару лет после того, как Лин стал магистром — завязалось что-то вроде дружбы. Он несколько раз помогал розовому особняку улаживать скользкие инциденты и был вхож в задние комнаты — но чаще заглядывал на бокал вина, чем по другой надобности. Эти редкие визиты были его маленьким секретом и чуть скрашивали небогатое на радости существование.
Эвелину они тоже как будто радовали: возможно, и в жизни хозяйки борделя случалось меньше приятных моментов, чем кому-то могло показаться?
Ей было чуть за сорок. Она не скрывала морщин и не красила длинных соломенных прядей, уже тронутых сединой — и все равно была очень хороша собой; даже в пушистом домашнем халате, накинутом поверх простой рубахи, с сырыми после ванной волосами, разбросанными по плечам, и длинной костяной трубкой в тонких пальцах.
Пока Лин рассказывал, что привело его на порог, они пили в пустой столовой крепко заваренный чай.
— Так ты уезжаешь, — сказала она, выслушав его. — Надолго?
— Я иду пешком: разве что, ты будешь столь милосердна, что одолжишь мне лошадь, Эва, — с грустью сказал Лин. Сейчас, в это мгновение, в теплом доме, с чашкой подслащенного чая в руке ему было хорошо, и совсем не хотелось ехать в неизвестность. — Вернусь ли? Не знаю. Но я должен ехать.
Он рассказал ей почти все, что было на душе — больше, чем смог бы рассказать кому-нибудь другому.
— Тебе пока и не нужно возвращаться в Валкан, — негромко сказала Эвелина, глядя на него сквозь сизый дым. — Что тебе здесь? В неизвестности — твое спасение… Твой шанс на новую жизнь, вечно угрюмый магистр Валб. Но если вернешься — заходи: я буду скучать. Только не обольщайся: не слишком сильно, и не слишком часто. — Она погрозила ему пальцем.
— Я тоже, — сказал Лин, улыбнувшись. — Спасибо тебе… За все.
Повинуясь порыву, он взял ее руку и коснулся губами тонкого сплетения морщин на бледной коже. Эвелина сжала пальцы; она улыбалась.
— У тебя ведь есть полчаса?