Закон шагов. Книга первая

Но на Черном Озере был не только свежий частокол, но и ров — глубокий, с подведенной в него водой.

Вчера жрец под шквалом вопросов неугомонной Наи объяснял причины бродяжьего сотрудничества: обе группы были влиятельны, но приозерцам не хватало надежных связей с городами в центре острова, а группировке, объединившейся вокруг клана Тихого — не хватало людских ресурсов. И всех, без исключения, беспокоили обострившиеся конфликты в торговле и во власти. Старшие кланов приняли единственно верное, на их взгляд, решение: стать независимой силой, которая могла бы сама диктовать условия Первому Союзу и Желтым платкам, и защитить своих людей.

В прошлом такого невозможно было представить: если б даже сами кланы не перегрызлись из-за конкуренции, Торговые Союзы и знать нашли бы способ развалить опасное для себя объединение. Но сейчас… объединенная группировка Приозерцев и Тихого могла выставить достаточно крепких и вооруженных бойцов, чтобы отправить в бездну пару-тройку отрядов переподчиненной хьор-гвардии, привыкшей драться угрозами да кошельком.

С Приозерьем ссориться вышло бы себе дороже: едва ли не везде на Шине это понимали. Даже в прошлом году, когда северные части Галша охватил голод, сюда никто не совался. И бродяги в драку не лезли… Они объединялись не для нападения — для защиты.

«Великое пламя, что ж такое творится, а?» — Осторожно ступая, чтобы поменьше тревожить спину, Лин шел по стоянке.

Суматоха с торговцами и сектантами, слухи о беспомощности Предстоятеля Ордена и расколе в Верховном правительстве в Дакене, то, что клан Тихого предпочел оставить сытый и — вроде бы — благополучный Нодаб и уйти в Галш — все это было тревожными знаками. Лин слышал о многом и раньше, но на поверку оказалось, что слышать — и видеть своими глазами — разные вещи.

Сейчас, глядя на ощерившееся заостренными бревнами Приозерья, Лин впервые отчетливо почувствовал: привычный мир рушится… «Катится к теням», как наверняка выразился бы жрец. Чувство оказалось неожиданно неприятным и пугающим. Даже боли в спине как-то незаметно отступили на второй план.

К стоянке подошли по перекидному мосту. На воротах их встретил один из давешних гребцов, и, после формального обмена приветствиями, провел внутрь.

На стоянке на первый взгляд творилась неразбериха — но только на первый взгляд. В действительности бродяги, разбитые на небольшие группы, занимались каждая своим делом, бойко и слаженно, и быстро перераспределяли силы, если соседям была нужна помощь. Вместе с мужчинами работали и женщины, и дети постарше. Пока шли до центра стоянки, Лин насчитал вокруг больше сотни человек: на втором десятке второй сотни считать надоело. Учитывая, что еще кто-то работал в лесу, кто-то на озере, кто-то внутри уже готовых построек — всего людей в объединенной группировке было никак не меньше полутысячи. На процессию смотрели в основном, с любопытством: раз приезжих пропустили за ограду — значит, не враги, а дурных вестей здесь не боялись.

Впрочем, особой доброжелательности во взглядах тоже не чувствовалось: белый жрец — не добрый лесной дух, чтоб его любить. Но время от времени с Собачником кто-нибудь здоровался: похоже, в клане Тихого многие его знали, некоторые — очень хорошо.

Витольд, поджидавший у одного из срубов, торжественно и многословно всех поприветствовал, притворяясь, будто видит в первый раз. Он, судя по всему, был здесь персоной значительной и держался в подобающей манере. Сопровождавшая его молодая женщина — то ли жена, то ли сестра — на публике тоже вела себя солидно и спокойно, но, как только они вошли в дом — буквально повисла у жреца на шее.

— Рик, собачья твоя голова, где тебя носило все лето?!

Как выяснилось впоследствии — все-таки сестра, причем старшая, а Витольд был вторым сыном Тихого и его вдовы, нынешней Старейшей клана: сам Тихий, подорвавший здоровье на каторге, умер много лет назад. В доме, кроме Витольда с сестрой — ее звали Мирой — жило еще четверо детей от трех до семи лет: двое сыновей Миры, вскоре после рождения младшего овдовевшей, и двое девчонок-сирот. Все они вдесятером едва уместились за столом: Витольд начал выполнять «четвертое правило» с еды, не прерывая оживленного разговора. Обсуждали южную Бронзовую гряду, куда летом уезжал жрец, каких-то людей, живых и, гораздо чаще, умерших.

«Бродяги умирают молодыми, вынуждены жить, как сельди в бочке, и полагаться только на силу мышц и ума — и при этом ценят друг друга. Могут, невзирая на разногласия и неудобства, держаться вместе. Воспитывают чужих детей, как родных, — Лин отвел взгляд, чтобы не видеть, как Витольд возится с одной девчонками. — У оседлых есть искусство хьорхи и кров. Знать богата, служители свободны — но человек человеку — враг, помеха, пустое место… Или просто инструмент. Неужели, чтоб было иначе, нужно всю жизнь играть в догонялки со смертью под открытым небом? Ты не хочешь в это верить, магистр Валб, но сам сидишь тут, поскуливаешь от памятных меток папаши. Много лет как ты свободный человек, но от прошлого не избавиться».