Закон сохранения энергии на небесах

— Это бабушка дарила, — глухо пробормотала Меркурия, двигаясь к входу в театр. — Я должна её найти.

Хамуцо хотела остановить её, но передумала. Хотела идти следом, но поняла, что эту пошлость она не вынесет. Эмань и подавно было плевать. Так что скоро свитер Меркурии растворился внутри злополучного театра.

— Если слепой выйдет, пойдём без неё, она нас догонит. — И снова заорала: — Резчик! — Повернулась к Хамуцо. — Как его зовут-то хоть?

— Бирюза, — машинально ответила Хамуцо.

— Поняла, — и Эмань заорала особенно громко: — БИ-РЮ-ЗА!!!

В этот миг в глубине затхлого театра, наполненного запахами протухшей еды, нестиранных вещей, немытых тел, но сильнее всего дурманящими амбре загадочных порошков, в лабиринте кулис бледное, длинное, тонкорукое существо с бездонными чёрными глазами, мелкими острыми зубами и жутковатыми, точно восковыми, когтистыми пальцами заинтересованно дёрнуло длинным ухом. Тёмный язык смочил верхнюю губу. Тело слегка задрожало, точно вспомнив о собственном голоде, когда по воздуху разнёсся аромат пищи. Существо двинулось к чёрному ходу из театра.

Зря Эмань произнесла это имя…

1. Гэта — обувь на высокой платформе, при которых плоская подошва лежала на двух вертикальных брусках. В зависимости от материалов и украшений могла быть частью гардероба представителей разных сословий.

Глава 6. Хмурые тучи

Бирюза не просто вышел, а выбежал, сопровождаемый прощальными жестами и шуточками из серии "Не видишь, куда бежишь?". И тут Хамуцо поняла, какую ошибку совершила.

— Простите… простите, пожалуйста, я забыла…

Углы рта Бирюзы нервно дёрнулись.

— Думаю, ничего не случится, но больше так не стоит делать. Моя вина тоже есть, надо было тебе напомнить.

— Что не так? — не поняла Эмань.

— Его зовут Сяолун, — пробормотала Хамуцо.

— Аааа… — Эмань улыбнулась с ноткой раздражения, после чего подошла вплотную к слепцу и слегка дёрнула его за край ворота. — Слушай ты, Хайзенберг[1]. Может быть, ты не отличишь и муку от порошка дихромата, но наверняка тебя могла смутить странная реакция на чай, куда ты насыпал что-то не то вместо сахара. Если, конечно, ты всё ещё пытаешься делать вид, что ни при чём.

Бирюза в ответ кротко и грустно улыбнулся.

— Эмань, не дави на него! Нельзя так делать! — Хамуцо схватила бывшую соседку за плечи, но та быстро сбросила руки.

— Хамуцо, ты дура? Извини меня, тут речь идёт о подсаживании на наркоту! — Она сделала паузу, чтобы отдышаться: в ней тоже кипел гнев. — Но ты права, нельзя разбрасываться голословными обвинениями. Слышь, чувак безглазый, если не против, то мы хотели бы пройти с тобой в твою деревяшковую мастерскую!

Бирюза долго отпирал дверь: у него дрожали руки.

Эмань включила фонарик на телефоне и сняла с полки одну из деревянных жаб. Немного покрутила, пощупала, затем издала короткий торжествующий смех и сняла спинку.

Хамуцо почувствовала, что её колотит как в лихорадке: внутри фигурки был белый порошок.

— Не затирай мне, что это сахарница или солонка. На герыч не тянет, а вот на кокс похоже, — Эмань слегка потрясла жабу, следя за перемещением драгоценных крупиц.

Бирюза продолжал грустно улыбаться, и это Эмань особенно бесило. Она направила луч света ему в лицо. Бледная перечёркнутая маска на фоне захламлённой мастерской, покрытая мелкими трещинами по краям. И на маске почти всегда улыбка: искренняя, короткая, грустная. Хамуцо сейчас осознала, что Бирюза был самым улыбчивым человеком среди всех, кого она знала дольше, чем пара дней.

— Чего ты молчишь? Что же ты не признался ей, — она указала на Хамуцо, — в том, что ты бегунок и дилер? Она говорила о тебе как о неземном существе, а ты торгуешь наркотой. Ах да, вы тут все неземные: и наркоманы, и стриптизёры, и бабки, и торгаши, и насильники, и шлюхи… Мученики, блядь, невинные…

— Эмань… — умоляюще произнесла Хамуцо, мягко касаясь её плеча.

— Что?!

Глаза в круглых очках пылали искренней ненавистью, затаённой болью, свет от фонаря обозначил мешки под глазами и лопнувший сосуд в белке левого глаза, что не было обычно видно из-за линзы. Лицо Эмань обычно казалось круглым и чистым, но сейчас Хамуцо заметила длинный тонкий шрам на щеке, точно кто-то давно сделал его бритвенным лезвием.

И внезапно Хамуцо поняла, что ничего не знает об этой девушке. Ничего. Хотя они жили под одной крышей больше месяца. Ни о прошлом, ни о семье, которая наверняка знала, что они, отправляя свою дочь в никуда, больше не увидят её, и было бы неплохо сказать что-нибудь важное на прощание. Ни о цели прибытия в Тянь-Чжунго. Почему? Да потому что она не попыталась до этого додуматься, сама Эмань не дала ей такой возможности — говорящая что думает, лишённая стеснения. Казалось, что она вся как на ладони, но вот только это оказалось обманкой. Как-то они сразу отбросили земное…

Вот ей отец сказал: "Помни о нашей цели, Хамуцо, постарайся попасть туда и принести Китаю благословение. Ну всё, прощай, у меня совещание. Не забудь взять с собой Маркса".

Что сказали ей?

Даже о Бирюзе, наверное, она узнала больше. Особенно сейчас.