Эмань долго не понимала, чего им всё сходит с рук, пока Бровка не открыла ей истину: нет у парней никакой родни и о семьях их ничего не известно, Аллату их ещё мелкими у себя приютила. А поскольку и тогда дел у неё было выше крыши, при всём своём богатом жизненном опыте в воспитании маленьких детей она не преуспела, тем более детей людей азиатской расы с их-то темпераментом — камнем, требующем огранки воспитания и манер. У Аллату получалось только любить и учить, что она и продолжала делать.
Так что у Эмань появилась ещё одна причина тренироваться помимо желания решить вопрос с Софи и Такамагахарой, стремления стать лучшей версией себя и суметь уничтожить ёкаев: выбить дурь из обоих парней и поставить их раком. А для этого надо стать сильнее их, и тогда это всё закончится.
Поэтому, ложась у себя в комнате спать, девушка сжимала в руке тот самый скальпель, которым угрожала Софи и пыталась убить кицунэ. Впрочем, и днём она старалась как можно больше тереть его пальцами. Спустя неделю таких упражнений скальпель смог на чуть-чуть оторваться от ладони. Наушники уже летали, но от них толку не было, хотя теперь можно было не бояться их забыть.
Помимо двойного ходячего кошмара были и другие интересные люди, пусть и не такие шумные. Как потом перевела на китайский Аллату, буквально не шумные.
Её звали Тихомира. У неё были голубые глаза и пшеничного цвета кудри, заплетённые в толстую косу до колен, её платье не было похоже ни на ципао, ни на ханьфу, это был сарафан. Ей было шестнадцать и она оказалась с Лукоморья — небесной страны, которая отстыковалась от Тянь-Чжунго около девяти лет назад. А больше белых людей, которые были славянами, в краю не было.
По-русски Эмань знала лишь несколько коренных слов и куда больше англицизмов. Собственно, пару словечек из запаса она и применила.
— Privet! — уверенно произнесла она, слегка кланяясь. — Kak dela?
Тихомира оторвалась от вязания, её огромные голубые глаза засияли.
— Привет! — А дальше Эмань не поняла ни слова, потому что девушка выдала трель предложений на пять. Пришлось сразу быть честной.
— Я по-русски не знаю, — произнесла она по-английски.
Голубые глаза потеряли блеск, стали печальными, хоть светлые брови девушки не поднялись.
— Я по-вашему хорошо говорю и понимаю, — ответила Тихомира также на английском, но не на таком, какой привыкала слышать Эмань от англичан или американцев.
— Это здорово! Как поживаешь? — произнесла Эмань уже на китайском.
— Поживаю хорошо. Тут очень мило и я чувствую себя полезной, хотя тут всё не такое, но я привыкла. И спасибо тебе за то, что ты знаешь слова на моём родном языке: я очень давно его не слышала.
Эмань удивлённо распахнула глаз.
— А чего так? У тебя тут никакой родни или земляков?
Тихомира опустила свои прекрасные глаза, обрамлённые длинными ресницами.
— Я тут одна на чужой небесной земле. Помню, родня моя перед тем, как Лукоморье отстыковалось, была грустной и всё на меня смотрела. Потом они сказали, что мне нужно найти цветок папоротника, если я хочу вылечить бабушку, но идти по лесу надо будет одной, а до леса они меня проводят. Вот я и заблудилась, а когда меня привели к краю, там уже нашей земли не было.
Тихомира говорила бойко, но тона соблюдать у неё не очень получалось, так что собеседнице пришлось понимать её ориентируясь на контекст. Тем не менее углы рта Эмань натянулись.
— При тебе матом ругаться можно?
Брови Тихомиры собрались домиком.
— Хорошо, поняла, — Эмань примирительно махнула ладонями. — В общем, от тебя, скорее всего, избавились, такое бывает, если в средневековой семье много детей. Папоротники не цветут, они споровые растения.
Тихомира грустно улыбнулась.
— Теперь я знаю про папоротники, я много теперь знаю. А и ладно, не будем о грустном! Расскажи о себе! Я слышала, ты долго хворала. Теперь-то твоё здоровье хорошее? Или может тебе трав каких собрать?
Эмань счастливо улыбнулась, но не из-за предложения. Тихомира была как Софи: такая же искренняя в своём стремлении осчастливить хоть немного малознакомого человека. Только, в отличие от неё, без ощущаемого подвоха. Может, это второй шанс наконец найти настоящего друга?
Шансов не было, мы слишком разные.
Ей лучше перестать. Она бы презирала меня за мои слабости.
Вот так и жила Эмань в Приречном краю: тренировалась с другими учениками и самостоятельно, сжимала в руках скальпель, уворачивалась от шуток Пенга и Дона и дружила с Тихомирой: странной, никем не понимаемой, чертящей руны, делающей кукол из травы и напевающей себе под нос странные песни. Особых успехов в обучении у неё не было, одна едва могла отдать немного своей ци цветку, и поэтому рядом с ней Эмань приятно было осознавать собственные достижения. Но с этой славянкой можно было и просто разговаривать, без подкупов и лицемерия.