Закон сохранения (СИ)

– Его-то – ладно! – снова возмутился профессор. – Меня? Черт со мной! Да и наш бравый лейтенант, не считая его сомнительных подвигов на колониальных планетах, наверняка успел кому-нибудь напакостить лично от себя. Вы подумайте о детях!

– А причем тут дети? – удивилась Глен.

– Дети жестоки от природы! И в силу своей детской непосредственности постоянно выплескивают эту жестокость друг на друга. Они еще зачастую не понимают, что хорошо, а что скверно, и не признают общественной морали. Если окажется, что на суммарный индекс влияют и детские злобные мысли и поступки – средняя продолжительность жизни людей уменьшится лет до сорока. И то с учетом примерного поведения в зрелом возрасте.

– Очень может быть, – покивал Вадим.

Кирш невозмутимо промолчал.

– Во всем виноваты американцы, – заключил Этвуд. – Ну, или русские…

– Или евреи, – добавил Вадим.

– Нет, только не евреи, – отмахнулся лейтенант.

– Почему?

– Не могли они так подставиться! А вот русские и американцы всегда мечтали облагодетельствовать всех и сразу. Русские – отнять и поделить. Американцы – произвести и насадить.

– Вы сами говорили, что инструкции, вываливающиеся вместе с аурометрами из черных пирамид по всему миру, составлены исключительно на английском языке, – напомнил Вадим, как бы вступаясь за своих.

– Никому из землян такое не под силу, – вздохнул Гендерсон. – А контуженным дальним перелетом инопланетянам и в голову не придет. Остается одно – Божий промысел!

– Для «Божьего промысла» как-то уж слишком приземленно… – усомнилась Глен.

– Зато наглядно, – сказал Кирш.

– Наглядным должно быть не столько убийство, – скривился профессор, – сколько четко прописанные правила игры. За что? За какие грехи?

– Разве в этом мире есть что-то однозначное? – спросил Кирш.

– Разве в этом мире вообще что-то есть? – в тон ему поинтересовался Вадим.

– Ну вот и договорились… – буркнул Этвуд.

– Не надо словоблудия, – попросил Гендерсон. – Доморощенная философия нас не спасет.

– Так вы все еще надеетесь спастись! – картинно изумился лейтенант.

Профессор игнорировал эту издевку и активно принялся за еду.

– Остыло уже, – недовольно сказал он.

– А вот я – надеюсь! – внимательно наблюдая за жующим Гендерсоном, доложил Этвуд. – Угадайте почему. Скоро в космосе и на Марсе соберутся все самые плохие парни, а на Земле останутся исключительно хорошие, и тогда, сдается мне, умение убивать вновь вырастет в цене… даже не знаю, на чьей стороне я буду чувствовать себя более комфортно…

– На стороне силы, – подсказал Кирш.

– Настоящая сила пока еще прячется в тени, – печально сообщил Вадим. – Видели бы вы, как взорвалась Теллура… Про инъекторы и говорить нечего…

– Какие инъекторы? – насторожился Кирш.

– Маленькие черные коробочки, освобождающие душу, – туманно пояснил Вадим.

– Освобождающие от грехов? – живо поинтересовался Гендерсон.

– Нет, только от тела…

– Ну, этого добра мы и так скоро лишимся, – сурово изрек профессор.

– Все-таки боитесь, – осклабился Этвуд.

– Как говорил один японец: «Страх есть ложное суждение о будущем лишении», – процитировала Глен.

– Что за японец? – прихлебывая чай, спросил Кирш.

– Господин Хосимото.

– Древний философ?

– Нет, современный самурай.

– О! – поднял брови Кирш. – Познакомите?

– Вряд ли. Господин Хосимото вероятно уже покинул этот мир.

– Жаль! Земля ему пухом…

– Он умер на Теллуре.

– Вот как! – словно бы обрадовался Кирш, но, спохватившись, моментально напустил на лицо скорбное выражение. – Какая трагедия…

– Та же, что и у нас, – сказала Глен, подозрительно разглядывая бородача. – Но Хосимото все-таки спас наши жизни.

– Как вы думаете, зачем? – ненавязчиво осведомился Кирш.

– Если бы мы знали, то не сидели бы в этой богадельне! – вдруг слишком грубо отрезала Глен.

За столом воцарилось неловкое молчание, ругаться с женщиной никто не собирался. Все устали от лишенных смысла разговоров и взаимных упреков, а еще – от собственного бессилия и тоски, разъедающей нервные клетки.

Быстро покончив с ужином и пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись по своим комнатам, чтобы, с трудом одолев мучительную ночную депрессию, на утро опять сойтись вместе и снова предаться легкому душеспасительному трепу. Такая вот психотерапия.

Вадим и Глен жили в одном номере. Этот вопрос даже не обсуждался. Когда в голову просачивается могильный холод, на многие вещи смотришь гораздо трезвее.

Спать не хотелось. Хотелось ловить каждое мгновение и долго-долго вглядываться в его потаенную суть. Мир прекрасен лишь для того, кто может остановить время, все другие обречены.

Глен предложила прогуляться. Дорожки парка казались темными коридорами, ведущими в подвалы Вселенной. Грязная мокрая листва преданно липла к подошвам, словно людская чернь, боготворящая очередного топчущегося по ее головам самозванца. Порывы колкого пронизывающего ветра были редки, но пугающе враждебны.