Закон свободы. Повесть о Джерарде Уинстэнли

— Если бы люди могли взглянуть в себя и теми же глазами посмотреть на мир, окружающий их… Они увидели бы одно и то же: смесь невежества, гордости, себялюбия, тиранства и пустых разговоров везде — в государствах, в советах, церквах. Эту дьявольскую власть надо сокрушить, вырвать с корнем, особенно в церкви.

— Ну что я говорил! — ликовал Джон, — Правильно, значит, надо сражаться!

— Да, сражаться, но не убивая. Зло порождает только зло. И так уже Англия потрясена до основания и залита кровью. Нет, священники, епископы и ученые сами сложат с себя полномочия, когда увидят, что низшие люди, глупцы в глазах этого мира, говорят языком истины. Ложные власти и угнетатели должны быть низвергнуты не тюрьмами и бичами, а словом правды. А главный враг правды — воображение. Оно рождает ложное представление об отделенности бога от людей, а людей — друг от друга. Оно приводит к алчности и эгоизму.

— Почему воображение? — недоумевала Элизабет.

— Человек вообразил себя владыкой мира. Ему все доступно, все позволено. Он ищет счастья и удовольствий — и только. Но слепец! Он не понимает, что не в человеческой своей природе надо искать опоры. Внезапное несчастье, разорение, болезнь — и мир наслаждений рушится. Отсюда страхи, сомнения. Отсюда раздоры и войны. Воображение создало и лживую церковь, и пустые чванные догмы, и обряды, и букву, которая убивает.

Глаза его устремлялись поверх зеленеющих лугов, к туманным холмам на горизонте, и девушке чудилось, что именно ее он упрекает, предостерегает. И правда, не поддалась ли и она силе воображения? Может, ей только кажется, что земное чувство заставляет его так внимательно смотреть на нее и улыбаться?

Он наклонился к Джону и спросил усмехаясь:

— Ты думаешь, что Христос — человек, живший шестнадцать веков назад в Палестине, а дьявол — некий субъект с хвостом и рогами? Нет, это склонности добра и зла, духа и плоти внутри нас.

— Но дьявол, — бледнел и косил глазами Джон, — ведь он существует? Ведь это он толкает ко злу, нашептывает дурные мысли?

— Да, это вполне реальная сила. Но он внутри тебя. Это сила твоей гордой плоти. Она и повергает тебя в уныние, в сознание своего ничтожества, во мрак.

Он говорил это Джону, а для Элизабет слова его обращались к ней, имели отношение к ее плоти и ее духу. И она, слушая, старалась честно проверить себя: не плоть ли ее тянется к этому человеку, не дьявол ли ведет ее на холм святого Георгия и заставляет сидеть тут и наслаждаться, слушая его речи, и смотреть на его красивую, крепко посаженную голову с тяжелым затылком, на широкие плечи и маленькие, огрубелые от крестьянской работы руки?

Они не заметили, как пролетело время, и только когда солнце, окутанное прозрачной весенней дымкой, стало явственно клониться к закату, брат и сестра опомнились и переглянулись. Час обеда давно миновал, дома их ждал неминуемый выговор, а может, и скандал; пора было прощаться.

Джерард вскочил первым и подал ей руку. Она оперлась на нее и, вставая, почувствовала силу его мышц; радость прикосновения обдала ее жаром. Она низко опустила голову, чтобы скрыть вспыхнувшее лицо, и присела прощаясь. Сомнений быть не могло: она всей душой любила этого человека.

4. ПЕТИЦИЯ

С поста, на который лейтенант Генри Годфилд заступил в полдень, была видна часть площади, зеленый газон, дом с аркадами на противоположной стороне и тревожно-яркое, торжествующее майское небо. Он стоял у одной из боковых дверей Вестминстер-холла, подставляя лицо весеннему ветру и блаженно щуря глаза. Его солдаты расположились по соседству, за выступами стены. С мая 1648 года, с тех пор, как началась вторая гражданская война, стражу у дверей парламента усилили: в городе с полным основанием опасались беспорядков. В апреле роялисты дважды имели наглость напасть на Уайтхолл с криками «За бога и короля Карла!». Армия разогнала их, но сам великий город, как и близлежащие графства, кишел заговорщиками.

Последние дни Генри часто встречал на Кингс-стрит одну пышную, претенциозно разукрашенную карету. Она принадлежала зятю Кромвеля, молодому офицеру Джону Клейпулу. Генри не мог относиться к этому человеку по-доброму. Что-то он слишком вольно ведет себя после отъезда своего сурового тестя! Генри прищурил глаза и заговорил про себя низким хрипловатым голосом генерала: «Мистер Клейпул! Я не позволю вам клеймить позором мое имя! Вы своим разнузданным поведением бросаете тень на честь моей дочери! Я честный пуританин, сэр, и я требую…» — «О, простите, сэр! Да, я признаю… Повинуюсь… Пошлите меня в самое опасное сражение, сэр, и я искуплю…»

Дальше Генри мысленно увидел траурный катафалк и скромно опустившую глаза, в приличествующей печали, в черном платье — юную вдову, наконец-то свободную от ненавистного брака! Проходит год, Генри в кровавых битвах одерживает блистательные победы, покрывает себя славой, становится капитаном… нет, полковником… И вот он на коленях перед ее отцом, а она ждет в соседней комнате. «Сэр, я пришел просить у вас самое дорогое… Руку вашей дочери Элизабет…»