Закон-тайга

Охотник посмотрел на часы — светящиеся зеленоватым фосфором стрелки «командирских» показывали половину девятого вечера.

"Наверное, Таня теперь в гарнизонном клубе, — подумал жених и тут же почему-то неожиданно поймал себя на мысли, что немного ревнует ее к тем, кто предпочел трехдневному переходу по тайге уют домашнего очага, — а там сейчас хорошо, тепло, музыка играет… Несмотря ни на что, настроение у всех праздничное, беспечное… Неужели в Февральске никто ничего не предпринимает?.." Он вспомнил жуткую картину" расстрелянной артели золотодобытчиков, и от этого воспоминания ему стало немного не по себе.

Какое-то время он машинально работал лыжными палками, стараясь отогнать от себя неприятное воспоминание: мало ли крови довелось видеть ему на своем веку, мало ли слез, мало ли трупов…

Но ведь нельзя вспоминать об этом вечно!

Каратаев попытался подумать о чем-нибудь приятном: единственной приятной мыслью для него теперь была Таня Дробязко и все, что с ней связано…

Вдруг где-то совсем рядом, как показалось охотнику, прогремел взрыв страшной силы; это было столь неожиданно, столь оглушительно, что заставило его вздрогнуть. По лесу прокатилось раскатистое эхо, и Каратаев замер…

"Что это еще?.. — с тревогой подумал он. — Неужели вновь бандиты?.."

Прошло несколько минут — и еще один взрыв, страшнее первого, потряс девственную тайгу: с еловых лап полетел слежавшийся снег, где-то рядом, над самым ухом со свистом пролетела одинокая перепуганная птица и еще через мгновение алое зарево осветило лес — в непроницаемой темноте оно казалось настолько ярким, что заставило охотника зажмуриться…

* * *

При всей своей злости, при всем своем отчаянии Чалый отлично понимал: Малину нельзя резать ни при каких обстоятельствах…

Да, эти обстоятельства менялись с калейдоскопической быстротой: удачный побег, в котором мелкий, гаденький фраер-москвичонок, по замыслу опытного блатюка, играл роль «коровы», прошел удачно, а затем удача не просто следовала за беглецами, а волочилась с покорностью самого последнего лагерного петуха.

Захотелось баб и водки? — Зашли в продмаг.

Решил постричься, а заодно продегустировать одеколона и парикмахерш? — Посетил поселковую цирюльню.

И даже самое рискованное, казавшееся неосуществимым и фантастическим, с легкостью сбылось: наверняка во всей военной истории современного мира еще не бывало случая, чтобы сбежавшие с зоны пацаны захватили совершенно секретную технику.

И даже в совсекретном вертолете нашлись наркотики и спиртное!

Но эта нелепая катастрофа перечеркнула все: и сладкие грезы о безбедной жизни на каких-нибудь экзотических островах, и мечты о цветных наложницах и наложниках, о лимузинах и белых телефонах…

К тому же в кабине осталось все нажитое честным грабежом: автомат, патроны и — что самое жуткое — вещмешок, доверху набитый золотым песком.

Как это ни было печально, но ситуация возвращалась на круги своя: Чалый — главное действующее лицо побега, а Малина по-прежнему — "корова"…

Надо было смириться и идти дальше — другого выбора у Астафьева не было.

"Конечно же, этого фраерка можно и нужно опустить, — мелькнула в голове ссученного блатного весьма соблазнительная мысль, но другая мысль, куда более трезвая, остановила его от этого желания: — Конечно, можно, но ведь тогда Малина становится акробатом, а мне, пацану, акробата жрать будет западло…"

Уняв дрожь в руках, Астафьев щелкнул бритвой — лезвие мгновенно спряталось в рукоятке.

— Ладно, прощаю я тебя…

Казалось, Малина не верит в искренность великодушия подельника.

— Что?

— Прощаю, грю… — Иннокентий отвел взгляд, чтобы не смотреть на пляшущую нижнюю челюсть коровы. — Прощаю… Я сам виноват…

— Кеша!.. Родной!.. — Казалось, еще чуть-чуть — и благодарный Малинин рухнет перед ним на колени.

Подавив в себе огромное желание ткнуть эту падаль ногой, Кеша промолвил:

— Так, теперь сматываться надо… Шухера вон какого наделали!.. Не ровен час, ментов сюда нагонят, оцепление и — прочесывать начнут. Давай!..

Малина, бросая на Чалого полные страха взгляды, осторожно поднялся — голова москвича была вжата в плечи, будто бы он в любую минуту ожидал очередного удара.

— Пошли, пошли, — торопил его Астафьев, — быстрей, уходим…

И они пошли, все время ускоряя шаг. Темная тайга окружала их, дыша жутким холодом.

Чалый подумал, что теперь, после взрыва вертолета, наверняка не прошедшего незамеченным в поселке, военные и менты выведут усиленные караулы с собаками, а те возьмут их следы.

Теперь Иннокентий не шел, а, подгоняемый животным страхом, уже бежал — обледеневшие ветви хлестали лицо, ноги спотыкались о бурелом и корни деревьев: счет шел на секунды, за это время надо было как можно дальше уйти от горящего вертолета.

Сзади, тяжело дыша, трусил Малина — для него, незнающего тайгу городского жителя, потерять из виду поводыря было равносильно смерти.

Удивительное дело, но теперь в этот страшный, критический момент Астафьев был для Малинина и палачом и спасителем одновременно; москвич боялся его, как никого не боялся в своей жизни, но еще больше он боялся потерять Чалого из виду.