Закон военного счастья

— Ничего, — ответил Рост лениво. Он сидел в главной зале крепости развалясь, почти довольный собой и всем светом. — Прорвались через их ряды, слитным огнем смяли попытки пернатых разъединить возки, а потом болотами, болотами — и оказались у кромки твердой почвы почти на пять километров раньше погони бегимлеси. А тут они уже не особенно и рвались в бой, видно, помнили, как мы чистили эту местность из недели в неделю и гравилетами, и БМП, и огнем, и холодным оружием.

Они прорвались, они были почти все живы. Осталось только сдать раненых, отделить для срочной отправки в город подхвативших таинственную болезнь уже после того, как они вышли из крепости, и можно считать свою миссию оконченной. Почти наверняка его гарнизон будет расформирован, следовательно, его командование подошло к концу.

В комнату неожиданно вошел Каратаев. Он был решителен, как паровоз.

— Из Боловска запрашивают о потерях.

— Люди — раненых четверо, заболевших — семеро. Волосатики…

— Это не важно, — отозвался Каратаев, но Ростик резким жестом привлек его внимание:

— Ты отправишь доклад так, как я его сформулирую, или я сам поднимусь к телеграфистам. — Убедившись, что Каратаев в очередной раз, закатив глаза к небу, выразил ужас нахождения рядом с Ростом, но больше не спорит, добавил уже спокойнее:

— Бакумуры — двенадцать поцарапанных из пращей, трое серьезно задеты из ружей, остальные, чуть больше восьмидесяти душ, в порядке.

— Теперь все? — спросил Каратаев.

— Все.

Он ушел. Рост потянулся за великолепным травяным чаем, когда Смага неожиданно спросил:

— Не понимаю, почему вы с ним не поладили? Это не очень хорошо, Гринев…

— Тогда позвольте мне удивиться: как вам удалось с ним поладить? — Он отхлебнул чай, потом посмотрел на вежливого, немолодого, лет уже под тридцать, с франтоватыми усиками старлея. Ему не хотелось, но он обязан был задать этот вопрос:

— Кстати, как могло получиться, что вы отпустили гравилет в Боловск? Вы же знали, что из крепости на Скале к вам идет гарнизон, поддержка с воздуха могла оказаться решающим фактором в бою. И вы все-таки…

— Полагаю, это находится в моей, и только моей, компетенции? — чуть заметно потемнев лицом, отозвался Смага.

— Как вас по отчеству?

— Кузьма Владиленович, — с неудовольствием ответил старший лейтенант.

— Ума не приложу, Кузьма Владиленович, почему вы считаете свои решения, от которых зависела жизнь вверенных под мое командование людей и бакумуров, только своим делом.

— Значит, вы полагаете, я должен отвечать?

Бред какой-то, подумал Ростик, нам еще остается начать расшаркиваться и теребить аксельбанты.

— Хорошо, — решился Смага. — У меня вышел срок работы гравилета, и по графику я должен был отправить его на алюминиевый завод.

У Ростика отпала челюсть.

— Что? Вы хотите сказать, что вы просто выполняли… график? — Его рука зависла так, что чай пролился на колени, но это было не страшно, он был еще в доспехах, и кипяток остыл прежде, чем попал в зазоры коленного шарнира. — Вы выполняли график, который составили какие-то тыловые крысы за месяц до этих событий, который не может и не должен учитывать изменений общей обстановки?.. Который вообще никто никогда не принимает во внимание?

— Я думаю иначе. Если в штабе решили, что гравилет нужен где-то еще, он должен быть отправлен туда, куда его определили работники, которых вы называете «крысами».

— Так. — Ростик встал. Злость его была безадресной, вернее, адресной, но, к сожалению, человека, который действительно отвечал за сложившееся положение вещей, тут не было, а находился он, скорее всего, в городе, в своем кабинете, и назывался Председателем. — Вы понимаете, конечно, что я обязан буду донести до командования ваши действия? Разумеется, с моими комментариями?

Теперь Смага был красен как рак.

— Не понимаю, что в этом такого… особенного? Никто ведь не погиб, все дошли?

— Дошли, только нас встретили почти на десять километров позднее, чем обязаны были. Только костер горел всего лишь половину ночи, хотя я просил, требовал, приказывал, чтобы он горел ночь напролет. Только гравилет — наше главное оружие тут, на болотах, — был отправлен в тыл, видите ли, для того, чтобы соблюсти график.

— Ну, с полночи вы не выстреливали ни одной ракеты, мы подумали, что… Ну, что вы…

— Договаривай. Решили, что нас нет в живых?

— Да. Мы решили, что вы полегли при прорыве, и я приказал поддерживать огонь, уменьшив дорогое масло наполовину.

— Ты пожалел масло. И не наполовину, а совсем. Со второй части ночи огонь не горел вовсе. — Ростик вздохнул. — Хорошо, что у нас были волосатики, они запомнили направление, а не то…

— Я слышал, Гринев, что ты невозможный человек, но чтобы ты действительно был таким… — Смага встал и пошел к двери из офицерской комнаты, которую когда-то, еще при строительстве Перевальской крепости, стали называть кают-компанией. Видимо, решил выдержать характер.

— Минуточку, — окликнул его Рост. — Смага, вы в каком звании?

— Я? — Словно тут был кто-то еще. — Старший лейтенант, я же тебе представился.