Закон военного счастья

Ростик оказался прав, когда предположил, что его разговор с зеленокожими триффидами просто так не кончится. Не успел он отоспаться и пообедать, как к нему на двор явилось трое мужиков в ватниках, несмотря на лето, в окружении десятка — не меньше — червеобразных махри. Главным у них был, как ни удивительно, мужичок с плешью во всю голову, причем лысина его приобрела странноватый сине-фиолетовый оттенок от въевшейся каменной пыли и специальных порошков, которыми при строительстве пользовались зеленокожие. Мужичок, осмотрев любительские Ростиковы потуги по перестройке дома, крякнул и наконец выдал:

— Ты, офицер, не серчай, но дело мастера любит. Если не можешь, лучше не делай вовсе.

— Мне нужно было, я и делал, — пожал плечами Рост. — А что касается мастерства, с этим сложно — ты тоже небось не в первый день научился с камнем работать?

— Верно, — согласился мужичок. — Ну да ладно, я понимаю. Если хочется, тогда, конечно, можно и попробовать… Только мы не пробовать пришли, мы — сделаем иначе.

Ростик посмотрел на не совсем ровные стены своего перестроенного дома, на не вполне оформленный второй этаж и осторожно спросил:

— Это как же понимать?

Мужичок был с норовом, да и червееобразные не внушали особого доверия — они вполне могли строить только в одном стиле — в ширском. А Рост сомневался, что чисто ширский дом понравится маме и Любане.

— А так и понимай, — кивнул мужичок. — Сначала все сломаем, ты уж не обижайся. А потом построим как надо.

— А если я не соглашусь?

— Можешь и не соглашаться, — неожиданно улыбнулся мужичок. — Мне так и сказали, что ты не сразу согласишься. Вот только приказано все ж таки тебя не слушать.

— Кто приказал? — поинтересовался Ростик, почувствовав, как в присутствии этого мужичка его плохое настроение стало потихоньку таять. — Председатель?

— Эк куда махнул — Председатель, — удивился в свою очередь мужичок. — Главный шир, его еще Марамодом кличут. Ну, да ты его, сказывают, знаешь.

— Знаю, — согласился Рост. Оказывается, подумали о нем совсем не люди, подумали те, кто мог бы и не замечать его проблем, его дома, его самого.

— Вот и хорошо, — согласился мужичок. Потом хитренько смерил Ростика глазами:

— Ты только, офицер, сам-то, когда мы будем работать, не отсвечивай. Не волнуйся, все сделаем в лучшем виде.

— А кто же за вами следить будет? — спросил Рост.

— А чего за нами следить? Вещички твои не пропадут, у нас такого в заводе нет, а кормежку мы себе сами приготовим… — Внезапно он увидел Кирлан. — Ого, да у тебя мохнушка есть. Вот она пусть с нами и возится, а ты погуляй, в библиотеку сходи, к начальству, к друзьям, что ли.

И Рост понял, что так в самом деле будет лучше — и для этих людей, и для него самого. Обидно, что строительство совпало с его отпуском, но, может, и это было правильно. Он только спросил:

— А сколько вы собираетесь все это… — он обвел свой дом, — перестраивать?

— Ну, как управимся, так и будет в самый раз. — Заметив, что Рост нахмурился, мужичок опять в своей неожиданной манере улыбнулся и добавил уже теплее, увещевательно:

— Да ты не серчай, мы очень-то выкрутасы разводить не будем. Просто построим, без капителий. Зато будет прочно, не то что сейчас.

И работяги вместе с червеобразными принялись за дело. К вечеру к ним прибыли еще двое бакумуров, из которых один оказался женщиной с очень низкой грудью. К тому же на ней уже был повязан плотный брезентовый фартук — чего при ее-то мохнатости можно было и избежать. Но, видимо, строители так достали ее своими шуточками, что она решила обозначить на себе одежду. А может, этот фартук имел и какое-то функциональное значение.

На следующий день рабочие прибыли раньше, чем включилось Солнце. И сразу принялись за дело так, что даже кое-кого из соседей разбудили. Зато сомнений, что полученный приказ они исполнят в лучшем виде, как сказал их плешивый бригадир, не осталось.

А для Ростика наступила удивительная пора — несколько дней он ничего не делал, просто спал, бродил, разговаривал с людьми, узнавал новости. Вернее, знакомился с тем, что он сам считал новостями, потому что для людей, постоянно живущих в Боловске, это уже были дела прошедшие.

Официально считалось, что он восстанавливается после ранения, полученного в сражении на Бумажном холме, но раны рубцевались быстро, обожженные участки уже стали затягиваться свежей кожей, и, хотя еще саднили, особенно по утрам, со сна, он все чаще забывал про них. Можно было и вовсе не показываться в больнице, Любаня или мама сами его перевязывали в стираные бинты, сами накладывали какую-то мерзко пахнувшую, но приносящую облегчение мазь.

Еще считалось, что он готовит отчет о сражении, особенно о периоде, когда остался за командира. По этой причине его без помех пускали в палату, где на пару выздоравливали Антон и Достальский. Антон, которому в битве за Бумажный досталось куда как изрядно, был не очень. Он трудно поднимался на ноги, едва ходил, и все время его запекшиеся губы кривила напряженная усмешка. Когда ему становилось совсем плохо, он со злостью говорил: