Закон военного счастья

В более мирных, уже не конфликтных тонах они прояснили действия летунов, за которыми капитан следил, а Ростик, разумеется, нет. Но Кима с ними не было, поэтому разговор получался однобокий, без вида, так сказать, сверху, поэтому быстро затихал. И конечно, очень популярной, к тому же триумфальной, была тема маневра отхода к самому холму, на практически неподготовленные позиции. Капитан удивлялся:

— Не понимаю, как ты решился! Я сейчас тут сижу, в безопасности и тепле, и то боюсь об этом думать. Вот-вот близкая темень должна наступить, связь со взводами практически растеряна, управление большей частью солдат невозможно, противник давит… А ты… Вот если бы они у тебя побежали — что стал бы делать?

— Потому и не понимаешь, что в безопасности. Увидел бы, как пернатые в тот момент насели, как редки наши цепи, как окопы завалены трупами и нашими и пернатиками, — сам бы то же самое проделал.

— Но они же этого весь день добивались — чтобы вы вылезли из окопов и к ним спиной повернулись. Неужели не ударили?

— Как видишь, я тут перед тобой стою и вполне вживую разглагольствую, значит, не ударили.

— Почему? Должны были ударить. Обязаны были увидеть это — и ударить. Они же не мастера полевого огневого боя, они спецы по рукопашной, по бою на очень коротком расстоянии, холодным оружием — им такая возможность предоставилась… А они?.. Ты, наверное, что-то скрываешь, когда рассказываешь. Чего-то не договариваешь?

— Я и сам понимал все трудности, когда о перегруппировке тогда думал… И боялся, что получится так, как ты говоришь… Но не получилось. Почему-то у них не получилось, а значит, получилось у нас.

— Да, о том, что вышло бы, если бы они тогда ударили, лучше не думать.

— Может, у них тоже управление было нарушено? Офицеров мало, командование далеко… В общем, прозевали они удар. А когда минут через двадцать ударили, мы уже сидели чуть не плотнее, чем в начале боя.

— Да. — Достальский мечтательно посмотрел на небо. — Это и есть талант полководца, парень. Почувствовать момент, когда единственный раз можно сделать то, что спасет армию. Ни до этого момента нельзя и уже через четверть часа поздно — враг очухается и разнесет тебя по кочкам… А так, если успел — ты на коне. Молодец — одно слово.

Как правило, после этих обсуждений возникала пауза. Дело было в том, что за победу на Бумажном, как говорили, Достальского представили к получению майора, и даже где-то уже лежал приготовленный приказ. Антон стал старшим лейтенантом, почти все летуны получили очередные звания, пехотинцам раздавали дополнительные отрезы ткани, часы, даже сотню медалей заказали отлить на заводе для наиболее отличившихся. А вот Ростику…

Через пару дней после того, как он вернулся в город, пришло извещение, что приказ о присуждении ему старшего лейтенанта отозван ввиду… Дальше следовала какая-то бюрократическая формула, которую не поняла даже теща Тамара — самый опытный в административных ухищрениях член семьи. А уже потом, когда стало известно, что награды для него не будет, появились другие признаки. Его не было в списке отличившихся, вывешенном на специальную доску перед входом в Белый дом, ему не выделили наградного оружия, его не вспоминали при составлении общего отчета, для которого Эдик Сурданян расспрашивал даже командиров отделений.

Его роль в битве за Бумажный замалчивалась столь явно, что это вызывало определенное понимание даже тех штатских, которые были далеки от обычаев и порядков армии. А что бы там ни говорили, почти все боловские мальчишки, прошедшие куда как многие здешние войны, медленно, без училищ, но с поразительной надежностью обращались в подлинную армию, способную защитить и одолеть почти любого здешнего, полдневного врага.

Как правило, когда на эту тему сворачивали мысли Достальского, он спрашивал:

— И все-таки я не понимаю — почему?

— Давай об этом не будем, — предлагал Ростик.

— А почему не будем?

— Ну, им там, может быть, виднее.

— Виднее? Да они сиднем сидят в своих кабинетах! Что они могут из них видеть? Но, даже не вылезая из кабинета, понять-то, что ты выиграл битву, а не я — своим отходом, организацией обороны и волевым руководством, — понять такую элементарную вещь они должны. Обязаны, черт подери!

Ростик вынужден был отмахнуться:

— Давай не будем, а?

Достальский смотрел на Ростика удивленно и чуть внимательнее, чем обычно.

— Неужели не обидно?

Ростик, которому по странному стечению обстоятельств обидно не было, тем не менее, когда его вот так, в лоб спрашивали, обычно понимал, что нечто в глубине души, конечно, царапает. Но это было еще не созревшее ощущение, и сейчас не время было его высказывать. И говорить о нем следовало потом.

Объяснить это Достальскому было сложно, да Ростик и не пытался. Он просто смеялся и объяснял, что ширы его считают героем, прикомандировали к нему лучшую бригаду — строят новый дом, чего же ему больше-то?

— Да, да, — рассеянно, даже расстроенно говорил Достальский. — Да, так обычно у нас и бывает, человека ширы считают победителем, а собственное начальство…