Закон войны

– Я верю, – отозвался Иван. – После того, как ты из города смылся, там такое началось – только держись. Немцы три дня на ушах стояли, все окрестности прочесывали. В лес не раз пытались сунуться, но я ящик ихних гранат достал и растяжек везде понаставил. Короче, больше не суются. Да и наступление на Киев началось, им не до тебя стало. Обычных беглецов они так не ищут. Значит, сочли, что ты необычный. Или знаешь много. Или и то и другое. По всему выходит, что они не ошиблись.

– И в чем же моя необычность? – усмехнулся я.

– Другой ты, – пожал плечами Иван. – Говоришь вроде по-нашенски, а как-то иначе. Воюешь так, как никто у нас не умеет, а я многих отличных бойцов повидал на своем веку. Но, с другой стороны, фрица бьешь – значит, наш. И точка, разговор на эту тему окончен, вопросов нет. У меня. Но если к нашим попадешь, они сразу появятся, те вопросы. У тех, кому по долгу службы положено их задавать.

Я кивнул.

Сержант был прав во всем. К нашим идти с моими разведданными бесполезно – и не поверят, и еще, того и гляди, по этому поводу врагом народа объявят с соответствующими неприятными последствиями.

Но дело все равно надо было делать. Потому оставалось только одно.

Немецкого оружия, боеприпасов и продовольствия Иван за эти месяцы притащил на хутор изрядно. В Чернобыльской Зоне моего времени с таким хабаром вполне можно было магазин открывать, создав Жмотпетровичу вполне взрослую конкуренцию. Потому я без зазрения совести поинтересовался:

– Автомат дашь? И форму немецкую. И жратвы на пару дней.

– Собрался куда? – прищурился Иван.

– Собрался, – кивнул я. – Надо отыскать того эсэсовца, что мертвяков оживлять пытается, и прикончить. И все его разработки уничтожить. Иначе…

– Знаю, что иначе ничего хорошего не будет, – кивнул сержант. – Только думаю, что один ты много не навоюешь. Поэтому я с тобой пойду.

Сказал он это уверенно, как отрезал. Видать, еще в процессе разговора догадался о моих намерениях и принял решение, от которого отговаривать бесполезно.

– А она? – кивнул я головой в сторону девушки, что возилась в огороде.

Иван нахмурился.

– Если фрицы это место найдут, то всем нам крышка при любом раскладе. Окружат, гранатами закидают – и привет. Я, конечно, на всякий случай позаботился, чтоб не нашли, – в лесу и растяжки стоят, и противопехотные мины. Наша девочка все проходы в них знает, я заставил заучить. Стреляет, правда, плохо, но «Парабеллум» я ей оставлю. Если что – она сможет, духу хватит. Это я точно знаю.

Что «сможет» названная дочка Ивана, я переспрашивать не стал. И так понятно. Очень хотелось верить, что до этого не дойдет. На войне только и остается, что верить – в то, что все будет хорошо, что небезразличные тебе люди останутся в живых… И, конечно, верить в победу. Иначе – никак. Иначе лучше самому ствол к виску приставить и на спуск нажать, потому что на войне жизнь без веры в победу – не жизнь…

Она не плакала, когда узнала, не задавала вопросов, не просила вернуться. Лишь сказала:

– Значит, так надо. Просто сделайте то, зачем идете.

И не смотрела вслед, когда мы уходили, просто закрыла за нами дощатую дверь. Да и мы не оборачивались, когда направлялись к оставленному Иваном единственному проходу в окружавшем сторожку минном поле. Потому что это очень трудно, уходить оборачиваясь. Как и провожать, глядя вслед людям, которые тебе небезразличны.

Иван шел молча. Видно было, тяжело ему. Привязался к девчонке, к лесу этому, где чувствовал себя как дома. Но когда впереди меж стволами забрезжил свет, выдохнул, разжал кулаки и спросил:

– Ну что, командир, куда мы теперь?

– На восток, – сказал я, задумавшись о том, как сейчас, в этом времени выглядит место, которое через четыре с половиной десятилетия назовут Чернобыльской Зоной отчуждения. И что нас ждет там… И потому машинально, на автомате повторил:

– На восток.

* * *

Немцы в своем тылу обставились капитально. Дороги перегородили шлагбаумами, посты на каждом шагу, любой мало-мальски значимый военный объект охранялся как следует – не только вооруженными караульными, но и на совесть сооруженными пулеметными гнездами из утрамбованной земли и мешков с песком.

Думаю, Иван затарился трофеями в первые дни войны, когда тут была неразбериха. Сейчас это было бы затруднительно – о чем он мне, кстати, и сказал, когда мы вскрывали отлично замаскированный схрон на краю леса, где сержант припрятал мотоцикл, на котором привез меня сюда.

– Немец теперь ушлый, бдит, сволочь, диверсантов и партизан опасается. Хотя, если честно, зря. Тех, кто пытался партизанить, они вычислили и почти всех перевешали. Боевого опыта у мужиков не было, только ненависть. А на одной ненависти далеко не уедешь. Нашим же, думаю, пока не до диверсий в тылу врага – линию фронта бы удержать, это сейчас главное.

Аккуратно, стараясь не попасться на глаза патрулям, мы отъехали от леса и, выбравшись на шоссе, двинули вперед уже не скрываясь. Судя по картам, до Чернобыля нам нужно было проехать около пятисот километров, и, поскольку выехали мы рано утром, где-то к вечеру вполне реально было добраться до цели.