Закон войны

– Отставить разговоры! – проревел старлей, глаза которого налились кровью – того и гляди лопнут. – Мне по хрену что тебе там привиделось, рядовой, когда немец тебя под пулемет поставил. Этот предатель и шпион напал на меня, офицера НКВД, и лишь моя профессиональная подготовка помогла мне избежать смерти!

Тут я не выдержал и заржал. Вспомнил, как он «избегал смерти», бесчувственным мешком вися на спине своего шофера. Профессионал, мать его, который за собственными воплями не в силах услышать, как к нему подкрадываются со спины.

Капитана мое ржание взбесило нереально. Он с побелевшим лицом выдернул из кобуры наган, но тут его осадил чей-то голос:

– Полегче, офицер.

Ну да, это был парень из моих, один из тех, с кем мы неслабо дали немцам по мозгам в первые часы войны. Не помню уже его фамилию, Федотов, кажется. Здоровенный, не иначе из рода кузнецов. И кулаки каждый как связка противотанковых гранат. Такой в репу треснет – ну и все, нету той репы…

– Полегче, – повторил он. – Этот мужик одиннадцать немецких танков сжег, я лично при этом присутствовал. Если он не свой, то я не знаю…

Он не договорил. Капитан выстрелил, и Федотов рухнул на дно траншеи с пулей между глаз.

– Кто еще здесь пособник предателя?!!! – заорал энкавэдэшник. – Кто тут еще враг народа, нарыв на теле пролетариата?!!! Я гнойники-то эти мигом повскрываю!!!

Может, если б здесь были только те, кто вместе со мной воевал на границе или кого мы спасли от фашистской пули, несдобровать бы капитану. Но знакомых лиц я увидел два-три, остальные – просто люди. Запуганные пятьдесят восьмой статьей, «черными воронками», расстрелами, огромными тюремными сроками, которые жуткой, невидимой тенью маячили за спинами других людей, у которых тульи фуражек были цвета чистого неба. Они приходили и уводили с собой родных, близких, любимых, которых больше никто никогда не видел. Люди, несущие с собой горе, безысходность, смерть – и леденящий ужас, который часто хуже смерти.

И сейчас один из этих людей орал как ненормальный, размахивая наганом. И не он сам был страшен для тех, кто сидел в траншее, а та гигантская незримая тень всепоглощающего ужаса, что стояла за ним.

Больше никто не сказал ни слова. Все молчали, опустив глаза в землю.

Капитан обвел взглядом бойцов, удостоверился, что никто больше не осмелится что-то сказать, но убивать меня на глазах подчиненных не стал. Разумное решение. Совершенно незачем перед боем усугублять и без того подавленное настроение бойцов.

– Карпов, Сапрыкин – обезоружить предателя! – приказал капитан.

Двое бойцов подчинились. Сняли с меня автомат, штык-нож… Одного я знал. Тот самый паникер, что в первый день войны тоже пытался навесить на меня ярлык врага народа. По ходу, теперь доверенное лицо капитана, что не удивительно – одного поля ягоды.

– И связать.

Я усмехнулся. А капитан-то боится меня после того, как я его по черепу треснул. Ладно, пусть банкует, под прицелом десятка стволов деваться мне все равно некуда. Без вариантов.

Руки за спиной бойцы мне стянули знатно. Хотели было ногами заняться, но капитан качнул стволом револьвера:

– Отставить.

И, подойдя поближе, с размаху наотмашь долбанул меня рукоятью нагана в челюсть.

Я, конечно, шею расслабил, зубы разомкнул, чтоб без них не остаться, губы сжал плотно – но все равно скользящий удар рассек мне кожу на подбородке. Да уж, ничего не скажешь, бить в НКВД учили профессионально.

Я упал, надеюсь, удачно сымитировав нокаут. И тут же получил удар с ноги в живот – хорошо, что успел резко выдохнуть и согнуться, а то такие пинки тяжелыми хромовыми сапогами запросто могут разорвать желудок.

Капитан склонился надо мной и прошипел:

– Ну что, гнида, на десять процентов я с тобой рассчитался. Вставай, пойдем, получишь остальные девяносто.

Я поднялся на ноги – и тут же получил чувствительный тычок стволом нагана меж лопаток. Понятно. Капитан решил отвести меня подальше от глаз бойцов, в березовую рощицу, что росла неподалеку – и там пустить в расход.

Но все же один это сделать не отважился. Махнул рукой двум бойцам:

– Оба – за мной.

Ну, мы и пошли. Я прям спиной чувствовал взгляды людей из траншеи. Некоторые горели фанатичной ненавистью – ко мне, врагу народа. Но сочувствующих было больше. Во всяком случае, мне очень хотелось так думать.

А в роще, кстати, пел соловей. Самозабвенно так заливался, видать, девушку свою соблазнял – и увлекся, ничего вокруг себя не замечая. Замолк, лишь когда под ногой одного из солдат хрустнула сухая ветка… Но я был рад и тому, что успел услышать, – на войне подобное редкость…

Ствол револьвера больно ткнул меня в шею.

– На колени!

Я резко развернулся и улыбнулся.

– Ты не охренел ли, капитан, то есть старлей? Не парься, в лицо стреляй. Тебе не привыкать.

В глазах энкавэдэшника промелькнуло что-то, похожее на нерешительность, – но лишь на мгновение. Он моментально взял себя в руки.

– Ну уж нет, гнида. Пуля – это слишком быстро, я с тобой еще за тот удар до конца не рассчитался.

И замахнулся, чтоб еще раз меня рукоятью «нагана» приложить.