Закон забвения

– Пересчитать не желаете, сэр Джон? – спросил Нэйлер, которого подобная небрежность возмутила.

– Мне вашего слова вполне достаточно, мистер Нэйлер.

Робинсон вернул расписку. Пленников грубо выпроводили из барки и погнали по пристани. Полковник Скруп проковылял мимо, из разбитой головы текла кровь.

– Наши новые стражники из Ирландского католического полка, – пояснил Робинсон. – Они не забыли про бойни, устроенные Кромвелем в Дрогеде и Вексфорде[10]. Боюсь, цареубийцам тут придется несладко.

Нэйлер дождался, когда последнего из предателей загонят вверх по лестнице и дальше, в темные недра тюрьмы, потом сошел в опустевшую барку, чтобы отправиться назад в Уайтхолл. Когда весла ударили по воде и мрачная крепость из серого камня с узкими щелями бойниц вместо окон и чайками, кричащими над скользкими от водорослей камнями, стала проплывать мимо, он испытал почти забытую эмоцию – проблеск человеческого сочувствия.

В течение следующих трех дней Нэйлер находился в постоянном движении, мало спал и сновал с потертой папкой из коричневой кожи, где держал протоколы допросов и компрометирующие материалы, между комнатами в Эссекс-хаусе, своим кабинетом близ коридора Тайного совета во дворце Уайтхолл, палатами королевских законников на Флит-стрит и резиденцией Парламентского комитета в Вестминстере. Во вторник, 28 августа, Закон забвения был одобрен Парламентом, а на следующий день в награду за труды Нэйлер удостоился приглашения сэра Эдварда Хайда проехаться с ним в карете из Вустер-хауса до Палаты лордов, чтобы стать свидетелем того, как его величество придаст акту своей подписью силу закона.

Облаченный в тяжелую мантию из черного и золотого бархата, лорд-канцлер восседал напротив Нэйлера. Рядом с ним располагался паж, по мясистому лицу вельможи струился пот, влажные ладони покоились на набалдашнике трости. Проезжая мимо Банкетного дома, он посмотрел на окно, через которое вывели короля-мученика в день казни.

– С неделю или две улицы будут залиты кровью, – пробормотал Хайд, – и на этом, будем надеяться, все успокоится.

Больше он не произнес ни слова до самого Вестминстера, где карета остановилась у входа для лордов.

– Ладно, – произнес канцлер. – Покончим с этим делом.

Нэйлер стоял у ограждения в Палате лордов и отстраненно наблюдал за зрелищем. Яркие краски, шум разговоров собравшихся пэров и членов Палаты общин, пронзительные кличи трубы, наступившая вдруг тишина, распахнувшаяся близ установленного в дальнем конце палаты трона дверь, давшая знак собранию встать, даже появление короля собственной персоной в короне и подбитой горностаем роскошной красной мантии – ничто не трогало его. По идее, это был миг его триумфа, но со времени утраты Сары он почти лишился способности чувствовать удовлетворение.

Хайд с трудом поднялся с Шерстяного мешка и дал слово королю.

Карл II был человеком крупным, примерно на фут выше отца, настоящее олицетворение монарха: красивый, мужественный, черноволосый, темноглазый – в юные годы его называли Черным мальчиком. Властным голосом он зачитал речь, написанную для него Хайдом и поправленную Нэйлером.

– Мне приходится иногда представать перед вами, но никогда не делал я этого с большей охотой, нежели сейчас. И мало найдется в королевстве людей, с таким нетерпением ожидающих принятия сего билля, нежели я…

Нэйлер обвел глазами зал, выхватив несколько знакомых лиц: его патрон маркиз Хартфорд, ныне возведенный до звания герцога Сомерсета, выглядел дряхлым и хрупким. Герцог Йоркский, младший брат короля, сидел возле трона со скучающим выражением на лице. Сэр Орландо Бриджман, верховный судья, которому предстояло как помогать правоведам выдвигать обвинения против цареубийц, так и председательствовать затем на суде над ними – всё в интересах беспристрастного разбирательства.

– …Те же предусмотрительность и благоразумие, кои подвигли меня выказать столь приятную моей натуре милость, побуждают меня проявить суровость и твердость. И призываю вас всех, милорды и джентльмены, поддержать меня в проявлении этой справедливой и необходимой суровости…

При повторении слова «суровость» глухой и мощный гул одобрения вознесся к кессонной крыше.

Вскоре все закончилось. Король завершил обращение горестной просьбой о деньгах, – очевидно, он сам вставил в последний момент эту фразу: «Со времени приезда в Англию я и шиллинга не могу дать своим братьям». Затем клерки положили перед ним Закон забвения, он склонился над столом, подписал, покивал в ответ на аплодисменты и удалился в ту же дверь, через которую вошел, кивнув нескольким знакомым. Хайд засеменил следом на распухших ногах, сделав Нэйлеру знак следовать за ним, в переполненный зал за троном.