Закон забвения

Он помнил о том дне в середине зимы все: как вышел на рассвете из Эссекс-хауса, студеный ветер с Темзы, дующий по Стрэнду мимо больших домов, выходивших к реке задами, ощущение старого армейского ножа и пистолета, спрятанных под плащом. Все казалось ему нереальным. Отрубить голову помазанному Богом королю? Невозможно. Варварство. Святотатство. Армия никогда такого не допустит. Или это остановит генерал Фэрфакс, командующий войсками Парламента, или тысячи затаившихся в городе роялистов поднимутся, чтобы предотвратить преступление. Он, к примеру, был готов, если прикажут, отдать жизнь ради спасения суверена.

Потом он свернул у Чаринг-кросс к Уайтхоллу, и надежды его развеялись. Толпа на Кинг-стрит собралась достаточно большая, сотен пять или шесть, чтобы затеять беспорядки. Но солдат было больше – тысяча с лишним. Пикинеры вытянулись шеренгами плечо к плечу, оттесняя народ, затем кавалерия построилась в середине широкого проезда, готовая пресечь любые попытки подобраться к эшафоту. Сколоченный из досок помост, обтянутый черной тканью, примыкал к боковой стене Банкетного дома. Со стороны улицы лестницы не было. Попасть на помост можно было только через верхнее окно. Чей-то организованный ум, ум военного человека, очень тщательно все продумал.

Нэйлер протиснулся сквозь толпу. Праздничной атмосферы, свойственной публичным казням, не чувствовалось. Даже левеллеры, эти самые оголтелые из республиканцев, узнаваемые по лентам цвета морской волны, прикрепленным к плащам и шляпам, в кои веки держали рот на замке. Он прокладывал себе дорогу сквозь молчаливую массу людей, вдоль стены, отделяющей Уайтхолл от тильтярда. Люди стояли на ней, чтобы лучше видеть, или сидели на краю, свесив ноги. Нэйлер заметил прогал, потребовал его пропустить, а когда никто не подвинулся, ухватил ближайшего человека за ноги, угрожая стащить его на землю, если ему не дадут места. У него была внешность борца. Они потеснились.

Стоя на парапете, он мог прекрасно видеть все поверх голов зрителей и солдат. До эшафота было ярдов тридцать. Бо́льшая часть окон Банкетного дома была заколочена, но одно на втором этаже служило выходом на помост. Время от времени офицер появлялся из него и делал обход, озирая сцену, затем прятался от холода, закрывая за собой окно. В середине платформы виднелись пять небольших предметов, и Нэйлер не сразу сообразил, для чего они. Один представлял собой очень низкую деревянную колоду, высотой едва ли с ладонь мужской руки, с железными обручами на концах и еще парой обручей, расположенных немного дальше. Эта штука явно приготовлена на случай, если король попытается сопротивляться или воззвать к толпе. Тогда его скуют по рукам и ногам и отрубят у лежачего голову. Снова работа предусмотрительного штабного ума. Варварство.

С наступлением дня теплее не стало. Солнце, способное смягчить колючий мороз, не показывалось, зато время от времени налетал снежный заряд, а нависающее небо было таким серым, что все дома казались бесцветными. Само время словно замерзло. Нэйлеру пришлось засунуть руки в карманы и притоптывать, чтобы ноги не онемели. Наконец в полумиле к югу колокол аббатства пробил девять часов. Старая рана в бедре болела так, как если бы кость скребли ножом. Голова у него сделалась пустой, как небо, – остались только боль в ноге, холод и ужас. Прошел еще час. Он насчитал десять ударов колокола, вскоре после чего послышался отдаленный барабанный бой, доносившийся откуда-то сзади, со стороны парка Сент-Джеймс. То был размеренный похоронный ритм. Спустя несколько минут он прекратился.

Нэйлер посмотрел направо, на ворота Холбейн. Поверх их арки крытый переход вел через улицу к Банкетному дому. За разделенными поперечиной окнами появились фигуры: сначала солдаты, за ними невысокий со знакомым профилем мужчина, который обернулся на миг, окинув взглядом толпу и эшафот, следом пара священников и, наконец, опять солдаты. В тот момент, когда он его узнал, весь воздух словно покинул тело Нэйлера. Мгновение спустя процессия скрылась. Но другие тоже ее видели, и из уст в уста передавали: «Он здесь!»

Но ничего так и не происходило. Пробило одиннадцать. Двенадцать. С каждой утекающей минутой надежды Нэйлера оживали. Слухи о причинах отсрочки бурлили в толпе. Говорили, что Палата общин ведет прямо сейчас дебаты и отменяет приговор, что король согласился отречься в пользу сына, что голландцы предложили уплатить полмиллиона фунтов в обмен на помилование. Нэйлер пытался не думать о том, что происходит в голове у короля, сидящего в Банкетном доме. Само по себе омерзительно отрубать человеку голову, но куда более жестоко затягивать агонию.