Законный брак

Мне также кажется, что не стоит осуждать или порицать эту женщину за ее мечты. У моей подруги очень доброе сердце. Ее способность любить так велика, что она нередко не находила ответа или параллели в нашем мире. Именно поэтому у нее так много нереализованных эмоциональных потребностей и сомнений в собственной ценности. А что лучше убедит ее в этом, как не церемония в великолепной церкви, где все будут считать ее принцессой, непорочной девой, ангелом, сокровищем дороже рубинов? Разве можно винить ее в том, что ей хочется узнать, каково это, – хотя бы раз в жизни!

Надеюсь, что ей это удастся – если, конечно, она найдет подходящего человека. К счастью, моя подруга вполне психически устойчива и не собирается выскакивать за первого встречного, лишь чтобы реализовать свои свадебные фантазии. Но ведь есть и такие, кто именно так и поступил, – обменял свое будущее благополучие (а также семь процентов дохода и, не будем забывать, несколько лет жизни) на один день публичного подтверждения собственной значимости. Скажу еще раз: я не высмеиваю подобную потребность. Мне и самой всегда хотелось, чтобы меня воспринимали как нечто бесценное, и я наделала много глупостей, чтобы удостовериться в этом, – так что я всё понимаю. Однако мне кажется, что мы, женщины, должны прилагать массу усилий к тому, чтобы наши фантазии не закрывали от нас реальность, – а чтобы достичь такого уровня трезвых рассуждений, иногда требуются годы.

Тут я вспоминаю свою подругу Кристину, которая в вечер накануне сорокалетия вдруг поняла, как долго откладывала реальную жизнь, ожидая того самого подтверждения в виде дня свадьбы, – дня, после которого она якобы сможет «считаться взрослой» наконец-то. Так и не прошагав к алтарю в белом платье и фате, она тоже не чувствовала, что ее кто-то выбрал. И вот уже около двадцати лет жила автоматически: работала, бегала по утрам, ела, спала – всё это время втайне ожидая того дня.

Между тем приближался день сорокалетия, а ни один мужчина так и не появился, не сделал ее своей принцессой – и тогда она поняла, что ждать просто глупо. Нет, даже больше чем глупо: это ожидание для нее словно тюрьма. Она стала заложницей идеи, которую впоследствии назвала «свадебной тиранией», и решила разрушить заклятие.

И вот что она сделала. На рассвете, в свой сороковой день рождения, она вышла к северному берегу Тихого океана. Было холодно и облачно. Совсем не романтично. Она взяла с собой маленькую деревянную лодочку, которую построила сама, своими руками. Наполнила ее розовыми лепестками и рисом – символическими свадебными артефактами. Вошла в холодную воду по грудь и подожгла лодку, а потом отпустила – отпустив вместе с ней и самые настойчивые фантазии о замужестве. Это был акт личного освобождения. Потом Кристина рассказала мне, что в тот момент, когда океан унес «свадебную тиранию» навсегда (лодка всё еще горела), она почувствовала одновременно легкость и мощь, словно физически перешла очень важный порог. Она наконец заключила союз – но со своей собственной жизнью, и лучше поздно, чем никогда. Это был ее способ начать жить.

Если уж быть откровенной до конца, подобные смелые и отважные акты самоопределения в истории моей семьи не совершал никто. В детстве я не видела ничего, что напоминало бы Кристинину лодку. Женщины, повлиявшие на меня больше всего (мама, бабушки, тети), были женами в самом традиционном смысле этого слова, и, должна признаться, многие из них ради брака не в малой степени пожертвовали собой. Короче говоря, мне никакие социологи не нужны, чтобы объяснить феномен «дисбаланса полезности брака»: я своими глазами наблюдаю его с самого детства.

Мало того, мне не надо ходить слишком далеко, чтобы объяснить истоки этого дисбаланса. По крайней мере, в своей семье. У нас недостаток равенства между мужьями и женами всегда был вызван чрезмерным самопожертвованием, на которое женщины готовы были пойти ради любимых. Как писала психолог Кэрол Гиллиган, «чувство женской целостности, видимо, каким-то образом связано с этикой заботы об окружающих, поэтому женщина не воспринимает себя вне отношений принадлежности». Эта сильнейшая инстинктивная тяга к принадлежности часто вынуждала женщин моей семьи делать выбор, который оборачивался им боком, – упорно приносить свое здоровье, время, лучшие интересы к алтарю высшего блага (или того, что казалось им высшим благом). Видимо, они делали это, чтобы постоянно подкреплять столь необходимое им ощущение собственной нужности, избранности, принадлежности.