Может быть, именно потому, что я видела, чем встало материнство женщинам, которых я люблю и которыми восхищаюсь, в мои почти сорок у меня нет ни малейшего желания заводить детей. Поскольку вскоре мне предстоит выйти замуж, вопрос этот довольно важный, и я не могу опустить его на этих страницах – хотя бы потому, что в нашем сознании и культуре понятия брака и воспитания детей так тесно связаны. Всем известен этот сценарий: сначала любовь, потом замужество и ребенок в колясочке. Ведь само слово «матримониум» – брак – происходит от латинского «мать». Никому не пришло в голову назвать брак «патримониумом». Брак изначально предполагает материнство, как будто только из-за детей он и совершается. А вообще говоря, часто так и бывает: только из-за детей он и совершается! Мало того что многие пары в истории были вынуждены пожениться из-за незапланированной беременности – некоторые специально ждали, пока девушка забеременеет, прежде чем обменяться обетами: надо было убедиться, что бесплодие не станет препятствием. А как еще узнать, годится ли будущая жена (или муж) для воспроизводства, если не устроить машинке пробный пробег? В ранних американских колониях обычно так и делали. Историк Нэнси Котт выяснила, что в малочисленных общинах добрачная беременность не считалась позором и была общепринятым сигналом, что молодой паре пора пожениться.
Однако в наше время, когда контрацепция стала доступной, вопрос продолжения рода оброс нюансами и сложностями. Теперь дети уже необязательно являются следствием вступления в брак, и наоборот – брак не является следствием беременности. В наши дни важность имеют три критических вопроса: когда? как? и надо ли? И если вы с супругом не придете к согласию по любому из них, супружеская жизнь грозит стать очень сложной, потому что наши чувства в отношении этих трех вопросов очень часто не способен изменить никто.
Я знаю это по несчастливому личному опыту, потому что мой первый брак отчасти распался именно из-за «детского вопроса». Мой бывший муж всегда был уверен, что однажды у нас будут дети. И у него было полное право так считать, потому что и я всегда так думала – хоть и не знала точно,
Мало того, в то время как отдаленная перспектива материнства всегда казалась мне чем-то естественным, по мере того как она становилась все более реальной, мои ужас и уныние росли. С годами я начала понимать, что какие-либо позывы к материнству у меня отсутствуют. Мой организм, похоже, был просто не оснащен пресловутыми биологическими часами. В отличие от многих моих подруг, я не преисполнялась томлением каждый раз, когда видела младенца. (Зато знали бы вы, какое томление вызывал у меня вид лавки с подержанными книгами!) Каждое утро я проводила нечто вроде внутреннего сканирования, всё ожидая, когда же мне захочется забеременеть, но беременеть не хотелось. Не было никакого ощущения неизбежности, а я верю, что детей нужно заводить только в том случае, когда вы просто не можете этого
С возрастом я поняла, что люблю свою писательскую работу всё больше и больше, и мне не хотелось жертвовать ни одним часом этого процесса. Как Джинни в «Волнах» Вирджинии Вульф, я порой чувствовала, как мне открываются «тысячи возможностей», и мне хотелось ухватить их все и все реализовать. Несколько десятилетий назад писательница Кэтрин Мэнсфилд в своих ранних дневниках восклицала: «Хочу работать!» Ее энтузиазм, подчеркнутая горячность этого желания и теперь, спустя десятилетия, находят в моем сердце отголосок.
Я тоже хотела работать. С удовольствием. И чтобы ничто мою работу не прерывало.
Но как бы мне это удалось, будь у меня ребенок? Этот вопрос повергал меня в панику, которая с каждым днем лишь увеличивалась, и, замечая растущее нетерпение мужа, я провела два года терзаний, расспрашивая знакомых и незнакомых женщин – замужних, незамужних, бездетных, свободолюбивых творческих личностей, матерей «от Бога» – о том, какой выбор они сделали и как этот выбор повлиял на их жизнь. Я надеялась, что их ответы совпадут с моими, однако опыт был столь многообразен, что в конце концов я лишь больше запуталась.