Законы границы

Это произошло в конце весны. В то утро, через шесть месяцев после того, как я стал адвокатом Сарко, суд Барселоны вынес решение по нашему ходатайству о сложении наказаний, в результате чего срок сократили до тридцати лет. Это была хорошая новость, и, едва ее узнав, я тотчас сообщил это по телефону Тере и Марии, а днем помчался в тюрьму, чтобы рассказать Сарко. Его реакция была негативной, но я бы солгал, если бы сказал, что удивился. В то время я в течение нескольких недель замечал, что он был напряженным, нервным и раздражительным, ругал тюрьму и жаловался на преследование со стороны двух надзирателей, на что начальник тюрьмы просто закрывал глаза. Заметив беспокойное состояние Сарко, я поспешил поговорить об этом с Марией и Тере, однако Мария сказала, что она ничего подобного не замечала, а Тере заявила, что я преувеличиваю, и велела мне не делать из мухи слона. «Не обращай на него внимания, — сказала она. — Иногда он действительно бывает таким. По-моему, это естественно. Я бы вообще сошла с ума, если бы провела почти двадцать лет за решеткой. Не волнуйся, у него это пройдет».

Я решил последовать ее совету, однако неуравновешенное состояние Сарко так и не прошло — во всяком случае, последующие несколько недель. Поэтому меня не удивила его реакция в тот день на принесенную мной отличную новость: он не только не высказал удовлетворения и не поздравил меня, но даже не обрадовался. Сарко требовательным тоном спросил меня, означало ли это известие, что он мог уже сейчас выйти из тюрьмы. В последние недели он не раз задавал мне подобный вопрос, однако я снова ответил на него, терпеливо объяснив, что, хотя неизвестно, когда удастся добиться окончательного освобождения, тем не менее получать отпуска он мог начать уже через пару недель, а через несколько месяцев ему могли предоставить смягченный режим. Сарко отреагировал так, будто слышал все это впервые, и, состроив презрительную гримасу, фыркнул: «Это слишком долго. Не знаю, смогу ли я дотерпеть».

Я беспечно улыбнулся: «Да ладно, чего там не дотерпеть. Несколько недель, несколько месяцев, сущая ерунда». — «Я сыт по горло тюрьмой». «Это естественно, — кивнул я. — Странно, как ты до сих пор не сбежал. Но сейчас в этом нет необходимости. Еще совсем чуть-чуть, и тебе станут давать отпуска». «Да, — произнес Сарко. — Но я должен буду каждый раз возвращаться обратно. А я не хочу возвращаться. Не хочу больше сидеть тут. Мне все осточертело. Я принял решение». «Какое?» — встревоженно спросил я. «Свалю отсюда, — ответил Сарко. — Попрошу, чтобы меня перевели. Поговорю с приятелем Пере Прада, расскажу ему, как меня все здесь достало, и попрошу его организовать перевод. Я не могу больше тут находиться». Затем он принялся опять ругать тюрьму, ее начальника и двух надзирателей, якобы изводивших его. Чтобы хлынувшая лавина жалоб не погребла под собой наш разговор, я пытался сдержать ее, но, к сожалению, делал это неправильно: перебивал его, продолжал шутить, старался разрядить обстановку, заверял Сарко, что, когда у него появится возможность ходить в отпуск, все будет по-другому. Когда он упомянул про «приятеля» Пере Прада, я саркастическим тоном напомнил ему, словно обвиняя его в бахвальстве, что Прада был вовсе не его приятелем, а главой пенитенциарного ведомства. Сарко резко оборвал меня, рявкнув: «Заткнись, черт возьми!» В четырех стенах тюремной комнаты для встреч это прозвучало как оскорбление. Услышав окрик, я хотел подняться и уйти, однако, прежде чем поддаться импульсу, я кинул взгляд на Сарко и внезапно увидел в его глазах нечто такое, чего никогда прежде мне не доводилось видеть и чего я никак не ожидал, тем более в тот момент. И тут я понял, что этим, очевидно, и объяснялось его поведение. Знаете, что это было?

— Нет.