Законы границы

— Да. Когда Гамальо привезли в нашу тюрьму, меня поразило, что за столь короткое время можно было прийти в такое плачевное состояние. Гамальо страшно исхудал и с трудом передвигался. У него выпали почти все волосы, а лицо выглядело как череп, с черными зубами, ввалившимися глазами и отсутствием щек. Он производил впечатление не живого человека, а ходячего скелета, и отчеты врачей подтверждали, что все очень плохо. Гамальо в очередной раз получал заместительную метадоновую терапию, но СПИД пожирал его изнутри, и в любой момент даже самая незначительная болезнь могла сломить последние защитные силы организма и уничтожить его.

О возвращении Сарко в город не только не написала ни одна газета, но и в тюрьме его появление не вызвало ажиотажа. Однако я решил перестраховаться и отвел Гамальо отдельную камеру, чтобы держать его изолированным от других заключенных. Для него это была унизительная мера, уравнивавшая его с тюремными отбросами — насильниками и стукачами, но он не стал протестовать. Понимал: его былая слава и нынешняя физическая слабость были большим соблазном для типов, жаждавших утвердить свой авторитет, а у него уже не осталось сил, чтобы противостоять им. Гамальо не возражал, когда я попытался ввести для него расписание, в соответствии с которым он был бы постоянно чем-то занят с утра и до вечера. Это было глупо. В своем физическом состоянии Гамальо не мог следовать никакому расписанию, и, когда я осознал это, мне стало ясно, что Каньяс был прав и единственное, что мы могли сделать, — дать ему спокойно дожить свои дни.

11

— В конце весны 2005 года Сарко перевели в тюрьму Жироны, и я стал посещать его раз в неделю. Лишь тогда, почти через тридцать лет после нашего знакомства, я начал ощущать, что нас соединяло нечто похожее на дружбу. Конечно, я продолжал быть его адвокатом, но после перевода Сарко в Жирону ему почти не нужен был адвокат или нужен был намного меньше, чем прежде. На сей раз не могло быть речи об отпусках на выходные и возможном освобождении, так что в юридическом плане мало что можно было предпринять. К тому времени Сарко остался совсем один, никому не нужный и не интересный — ни в тюрьме, ни за ее пределами, и, как казалось, у него уже не было даже сил продолжать играть роль Сарко. Это важный момент: когда я снова встретился с ним, у меня создалось впечатление, что в Сарко наконец перестали бороться личность и персонаж, его самодовольство постепенно сходило на нет, и великолепный фасад мифа готов был окончательно обрушиться, оставив на виду сорокалетнего, состарившегося, раздавленного и больного человека. Сначала это было всего лишь впечатление, но оно заставило меня взглянуть на Сарко по-другому. Так же изменился мой взгляд на Сарко после того, как мне стало известно, что он являлся братом Тере. Я не знал, что было между ними, однако факт тот, что Сарко больше не стоял между мной и Тере и Тере не вмешивалась в мои отношения с Сарко.

В общем, понятно, почему я стал посещать Сарко в тюрьме больше для того, чтобы просто поболтать, чем по работе, и наши разговоры с каждым разом становились все доверительнее и откровеннее. Разумеется, мне не пришло в голову открыть ему то, что рассказала мне Тере. Да и о ней самой мы почти не упоминали, разве что мимоходом. Напротив, мы много говорили о его матери, и особенно Сарко нравилось вспоминать своих старших братьев — трех бандитов, которых он впервые узнал, когда ему было уже лет одиннадцать. С ними он прожил недолго, и они были кумирами его детства. Все трое умерли лет десять назад, при криминальных обстоятельствах. Хоакин, самый младший, врезался в грузовик на перекрестке в районе Эль-Клот в Барселоне, удирая на угнанной машине от полиции. Хуан Хосе, старший, погиб, спускаясь на веревке из окна больницы в Мадриде, куда его перевели из тюрьмы, где он отбывал тридцатилетний срок за убийство. Андрес, средний и, по мнению многих, копия Сарко, был застрелен полицейским патрулем на въезде в Жирону, после совершенного им налета на банк в Льягостере.

— Вы все верно помните.