Закопанные

– Хрен тебе, – отрезал Дикий. – Тебя нельзя оставлять в приличном обществе. Правильно сделали, что тебе половину зубов вышибли. Ничего. Те, что остались, в «теплице» сами выпадут.

– Зубы – не главное, – заметил Нос.

– Это верно. Нос, я хочу спать. Сегодня мы поговорим очень коротко. Вопрос один – где Натка?

– Натка? – удивился Нос. – Кто такая Натка?

Дикий поднес к глазам брата нож, лезвие которого было покрыто еще теплой кровью обезглавленного мужчины:

– Будешь шутить, выколю глаз.

– Ой. Так фразу и фказал бы, – театрально охнул Нос, но глаза его продолжали вспыхивать нагло-издевательскими огоньками. – Ты о Натафе? Твоей невефте?

– Куда ты дел ее? – с нажимом спросил егерь. – Куда… дел тело, урод?!

Нос сосредоточенно слизывал с губ кровь, снова морща лоб.

– Я никуда ее не дел, – наконец сообщил он серьезным тоном. – Правда, братифка.

– Как это понимать? – медленно спросил Дикий, сверля брата тяжелым взглядом.

– Вот так. Она офталафь во мне. Правда, какая-то незначительная часть Натафы вфе же выфла из меня. Извини за пикантные подробнофти, но выглядело это не очень… хм… лицеприятно.

Нижняя губа Дикого задрожала.

– Что… что ты сказал?

Рот Носа привычно разъехался в отталкивающе-полубезумной ухмылке.

– Ты глухой? Или тупой?

– Ты… что ты с ней сделал?!! – заорал егерь, багровея.

– Я ее фъел, – с ужасающим спокойствием сообщил Нос и чихнул. – Она была нежная, как цыпленок из духовки. Офобенно груди и ягодицы.

Лезвие ножа уперлось ему в лоб, однако выражение лица Носа ничуть не изменилось.

– Твоя рука дрожит, братифка, – заметил он, видя, как трясутся пальцы Дикого. Острый кончик ножа разрезал кожу на лбу, выступила кровь.

– Кфтати, дорогой мой братец. Коль зафла тема об этом, позволь тебя пофвятить ете в одну тайну.

– Да? – процедил егерь. – Давай. Все в общую кучу. Чего уж теперь.

Нос рассмеялся, ловя кончиком языка вытекающую из раны на лбу кровь.

– Да что ты так пыжифься? Теки надуваеф? Дурачок. Ты ведь тоже ел Натафу. Забыл, фто ли?!

Дикий убрал руку с ножом. Лицо его окаменело.

– Что? – одними губами спросил он.

– Ты ведь приходил ко мне через два дня, пофле того как вфе флуфилофь. Помниф, вечером?

Егерь сдвинул брови.

– Вижу, помниф, – удовлетворенно закивал людоед. – Котлетки помниф? Ф пюре? Ты вфе меня рафпрафывал, не видел ли я ее.

Егерь отодвинулся назад, как если бы его брат внезапно превратился в прокаженного.

– А котлетки тебе понравилифь, – сказал Нос, подмигивая. – Я помню. Их я фделал из грудей. Провернул фарф, добавил лука, чеснока, яичко разбил… Пофолил, поперчил… Отличная закуфка!

– Заткнись, – прошептал Дикий.

– …Они быстро готовятфя. Женфкое молодое мяфо очень нежное, – продолжал ворковать Нос. – Только котлетки нувно кидать на рафкаленную фковородку, чтобы они не прилип…

– Заткнись! – завизжал Дикий. Он вскочил на ноги, тяжело дыша.

Нос с интересом взирал на брата.

– Юпитер, ты фердифся, – ухмыльнулся он. – А внафит, не прав. Ты ничего мне не фделаеф, грибник хренов. Понял? Потому что я нужен тебе живым. Я прав?!

Дикий взвыл. Рванувшись к прожекторам, схватил один за стойку и с размахом швырнул его в стену. Резкая вспышка, звон битого стекла, и прожектор погас. Взмахнув ножом, егерь воткнул его в диван, с треском вспарывая обшивку. Искромсав мебельное изделие вдоль и поперек, он с грохотом опрокинул диван на пол.

– Натка! – протяжно закричал он и зарыдал.

– Давай, выпуфти пар, – усмехнулся Нос. – Я вфе равно фожру тебя. Фожру.

Лицо людоеда исказилось, потемнев, и он злобно прошипел:

– Я фожру тебя. Фожру. Я фожру твою дуфу, братик. Ведь это куда больнее, чем ефть тело…

Последние слова были произнесены едва слышным шепотом.

* * *

– Что ты понял?

Капитан встал напротив замершего Савы и начал расстегивать рюкзак.

– Все подстроено, – выдавил он.

– Конечно, подстроено. Кстати, сними пластырь.

– Зачем?

Капитан расхохотался. Он наконец справился с застежкой и, откинув клапан рюкзака, вытащил наружу ворох мятой, дурно пахнущей одежды.

– Ты же говорил, что все понял, – сказал он.

Сава открыл рот и тут же его закрыл.

Говорить, в общем-то, было нечего. Сейчас его или пристрелят, или отвезут в полицию. Что, в общем-то, в его положении одно и то же.

– Кто поверит, что беглый урка нашел в лесу пластырь? – спросил капитан, швыряя одежду к ногам Савы.

Тот вздрогнул, узнав эти брюки и рваную куртку, покрытую засохшей кровью. То самое тряпье, в котором он ехал на суд, трясясь в автозаке тем далеким утром. А Дикий уверял, будто сжег тюремную робу…

– Поторапливайся, – приказал капитан, и Сава, морщась, принялся осторожно отклеивать пластырь.

– Ясно. Вы задерживаете опасного преступника. Вам медаль, а меня обратно в тюрьму, – с трудом выговаривая слова, произнес он и бросил отклеенный пластырь в траву. Вечерний ветерок холодил едва затянувшийся хрящ. – Так?

Капитан жестко улыбнулся:

– Почти что так. Мне не только медаль, но и повышение. А тебя в морг, старик. Слишком много ты видел. Поэтому мне пришлось тебя грохнуть. Так сказать, при оказании сопротивления. Ты же особо опасный преступник.

По виску Савы скатилась капелька пота.

– Для чего это? Дикий сказал, что…