Закрученный

Как больничная палата. Это уже было хоть что-то. На корешке книги, которую он держал, было написано: «Темные искусства всех времен».

«Покажи мне опять те фотки».

«Да мы их уже наизусть знаем», — пожаловался Калеб.

Элайджа, как и обещал, держал свой невидимый рот на замке.

Эйден вновь услышал шорох одежды за дверью ванной, отбросив книгу и взяв в руки фотографии. Перебирая их, он видел двух мальчиков-погодок, так похожих друг на друга, что можно было бы принять их за близнецов. Но чем старше они становились, тем больше проявлялась разница: Роберт взрослел быстрее Дэниела. И чем старше они становились, тем мрачнее казались их лица, пока Роберт, которому на вид было около сорока, и Дэниел, которому не дать больше тридцати, не стали выглядеть совершенно угрюмыми и несчастными.

И этого человека Тоня любила так беззаветно, что не отошла от его смерти даже спустя семнадцать лет? Это казалось одержимостью. Странной одержимостью.

«Вон ту, вон ту», — повторял Джулиан.

Эйден замер. Следующая фотография была не с братьями, а с самой Тоней. Моложе, симпатичнее, волосы светлее. Сидела в тени дерева, глядя в даль, пока розовые лепестки плавно опускались на нее.

— А что с ней?

«Я пропускал ее каждый раз, потому что на ней женщина. Но чем больше я на нее смотрю, тем больше мне кажется, что я был… там».

— Может, ты сделал это фото.

«Тогда я должен быть Дэниелом, да? С чего бы ей проводить время с братом мужа».

«Если только Роберт не был тоже в нее влюблен, — сказал Элайджа. — Стоп. Не обращайте внимания. Я не собирался говорить этого вслух».

Услышав его голос, Эйден подскочил.

«Я не лысел!» — настаивал Джулиан.

«Мне кажется, так рано или поздно говорит каждый лысеющий мужчина», — заметил Калеб.

— Так, хорошо. Мы снова работаем как команда. Это здорово. Давайте продолжать в том же духе.

«Давайте вернемся в прошлое, как предложила Мэри Энн. В тот момент, когда была сделана эта фотография, — Джулиан чуть ли не потирал ладони в предвкушении. — Я докажу вам, что у меня были волосы. Эйден откроет глаза и окажется в теле Дэниела. С волосами. Я уже это говорил?».

Глубокий вдох, держаться, держаться.

— Ты уже забыл, сколько раз мы просыпались с новыми приемными родителями? Каждые следующие хуже предыдущих. Или как мы проснулись в психушке, из которой нас выпустили? Или, последний раз, с новым доктором, приставленным к нам. Доктором, который был не человеком, а замаскировавшимся фейри, который пытался нас убить?

«Нет, но…»

— Никаких «но». Я отказал всем, теперь отказываю тебе, — хотя его не особо радовало настоящее, он не хотел, чтобы стало еще хуже. — Нет, нет и еще тысячу раз нет. Закрыли тему. Кто сделал фотографию не имеет значения.

«Ты не можешь этого знать».

— Ты умер в декабре. А фото явно сделано весной. И мы оба знаем: чтобы это сработало, тебе нужно только вспомнить день своей смерти.

Разочарованный стон. «Ну не помню я. Надо что-то делать. Как-то пытаться».

— Мы можем снова прийти к Тоне. Заставить ее говорить.

«Нет, я не хочу делать ей больно, — выпалил Джулиан и запнулся. — То есть я знаю, что ты ей ничего не сделаешь. Просто… Я не знаю. Не хочу, чтобы она пострадала еще сильнее».

А вот это уже интересно. Прошлые чувства Джулиана всплывают на поверхность? Любил ли он эту женщину, как подозревал Элайджа? Он… стоп, стоп, стоп. Внимание Эйдена зацепилось за одно-единственное слово.

— Ты сказал «еще сильнее». Ты не хочешь, чтобы она пострадала еще сильнее. Отчего она страдала или все еще страдает?

«Я… я… не знаю».

«Может, ты слишком много об этом думаешь, — предположил Калеб. — Может, если мы хоть немного расслабился, ответы придут сами собой».

Эйден сомневался, что в ближайшие дни сможет расслабиться.

«Эм, Эйден. Виктория в беде», — выпалил Элайджа.

— Что?! — он резко поднял голову, взгляд сам собой направился к двери. В отличие от зеркала в особняке, сквозь деревянную дверь он видеть не мог. Спустя долю секунды он уже стоял на ногах. — Что с ней?