Закрытие темы

Лёжа в постели, Ласточка вспоминает другой случай вредительства. В остоевском племхозе кормили свиноматок мёрзлой картошкой, чтобы спровоцировать выкидыш. И это, когда по всей стране развернулось движение за два опороса в год. Что же я опять про свиней, укоряет себя засыпающий Ласточка, а где же люди живые? И он вспоминает Лизу. Лиза. Лиза. Её глаза. Глаза Лизы. Он пытается подобрать эпитет – не подбирает. А мысли путаются. Ласточка слышит, как медленно пробирается вверх по дороге, грохоча бортами, грузовая машина. Не открывая глаз, он чувствует прилив света в комнату от скользящих фар; ему и тепло, и уютно, и немного обидно: ведь есть же грузовик, а послали подводу. Он спит.

Ему ничего не снится. Наступает утро.

Утром Ласточку будят. Он ещё не понял, где он и что его будят, но понимает, что день будет солнечный – так ярко в глазах.

– Вставайте, Виктор Сергеевич, вставайте. Вы что дверь не закрываете?

Их двое. Первого он признаёт по известной ему примете – глубокому шраму ещё, как он слышал, с Гражданской. Это председатель колхоза товарищ Шамякин, тот самый. Второй стоит за спиной у первого.

– Виктор Сергеевич, простите, что так оно получилось. Вам если справку, не знаю, или что надо куда, то мы пожалоста…

– Куда ж ему справка, – говорит второй, стоящий за спиной Шамякина, – там знают…

– Что знают? – не понимает Ласточка.

– Беда у нас, Виктор Сергеевич, вы извините, что я вчера… не до вас было.

– Что было?

– Радостный околел.

– Как околел? Когда?

– Дак я говорю, вчерась околел. Вот Савченко, ветеринар, я не представил…

– Вы как приехали, – говорит ветеринар, выступая из-за спины Шамякина, – как приехали, уже он, ясно всё, думали… Думали к полудню, а тут до ночи… Ну, разберёмся.

– Разберёмся, разберёмся, не думайте. – И оба глядят на Ласточку, ожидая от него каких-то решительных действий.

Решительно Ласточка не понимает, что делать. Он приподнимается слегка на кровати, но свесить голые ноги вниз кажется ему неприличным. В комнату ворвалась муха через открытую дверь и ударилась лбом о стекло. Он спрашивает лишь бы спросить:

– Сап, наверное? (Другие болезни на ум не приходят.)

– Откуль сап-то у свиньи? То ж лошадиное…

– А что, им и люди болеют.

– Не, лошадиное…

– Болеют, болеют, я читал.

– Крайне редко. Это когда в лимфу попадёт… когда в лимфу через оболочку слизистую… В моей практике…

– Подожди ты с практикой, – перебил ветеринара Шамякин. – Я, Виктор Сергеевич, вам о чём? Я вам о том, не вовремя вы к нам приехали. Вы уж извините нас. Вы бы обратно, а? Зачем вам тут, а?…

– Так мне… с Быстровой надо, я с Быстровой должен, с Антониной…

– Беда, Виктор Сергеевич, беда у нас. Племенной хряк… лучший в области… на него заявка утверждена, в Москву, на хряка-то нашего… К нам, знаете, уполномоченный выехал, такое дело, Виктор Сергеевич, а?

– Да-да, – говорит Ласточка, – такое дело.

– Пожалоста. Тут машина стоит, акурат к поезду будет… Поспеете. Не до вас, честное слово, не до вас, вы уж не обессудьте… пожалоста…

Облако.

Облако, оно плывёт над дорогой. А верно: день будет солнечным. Сразу за хлебопекарней растёт липа, вся она в жёлтую крапинку, она зацветает. Ласточку то качает, то бросает из стороны в сторону, рядом сидящий водитель, такой же молодой, как Ласточка, ругает колдобины. Потом водитель молчит. И Ласточка тоже молчит. Едут молча.

До станции уже совсем немного, и тут Виктор Сергеевич вспоминает про свой блокнот. Блокнот остался там, на столе, рядом с открытой Библией для детей. Теперь кто-то прочтёт обязательно про хряка Радостного. И прочтёт записи по свиноводству. А на другой странице – про чудо о свиньях. От одной этой мысли Ласточке становится не по себе, ему становится стыдно, что ли. Краснея, он чего-то пугается, наверное, своего стыда, потому что не знает, почему так становится стыдно.

Через минуту, впрочем, им овладевают другие чувства, другие предчувствия – более необъяснимые и неясные.

1987

Остановка по требованию

Примечательной особенностью города Д. является его вытянутость вдоль трамвайной линии. Точнее сказать, это трамвайная линия протянулась через весь город, а сам-то город Д. вытянулся вдоль одноимённой реки с крутым правым берегом, весьма живописным. Как бы ни был крут берег и живописен, образ города в сознании Сергея Филипповича совместился отнюдь не с ним, и не с рекой, собственно, и не с колокольней, уцелевшей на той стороне, и не с чем-нибудь вообще достопримечательным, а с чем-то таким тягомотным, грохочущим – с как бы, что ли, трамваем.