Закрывая двери

— У меня нет родителей, — приходится продавливать каждое слово через горло.

Стискиваю челюсти, распахиваю веки и достаю стеклянную салатницу. Открываю коробку с яйцами.

— Прости, — шепчет Мила.

— Да, хватит извиняться! — повышаю голос и сразу жалею. — Черт!

Упираюсь ладонями в столешницу, смотрю перед собой. Белая плитка начинает расплываться, унося меня в прошлое.

Вижу отца будто бы не прошло больше десяти лет после его смерти.

Папа сидит за столом в своем кабинете, зарывшись в бумаги. Его жесткое лицо освещает лишь зажженная настольная лампа. Черные волосы завязаны в хвост, очки сползли на кончик носа, а рукава белой рубашки закатан до локтей. Деревянный сервант за его спиной завален бумагами. Кажется, что они лежат вразнобой, перемешаны между собой, но на самом деле, стоит только попросить отца найти нужную, он сразу же ее вытащит из этого вороха. В отличие от шкафа, на столе удивительный порядок. Ничего лишнего. Одна стопка документов в углу, вторая — перед отцом. Две ручки стоят в черном органайзере, третью отец зажал между пальцами, и делает ей пометки в тексте.

— Папа, — стою в дверях кабинета. Отец поднимает взгляд со стола.

— Сынок, — широко улыбается, в его шоколадных глазах появляется теплота, — подойди, кое-что покажу, — откидывается на спинку кресла.

— Это я должен перед тобой извиняться, — достаю яйцо из коробки и разбиваю его о край салатницы. — Ты имеешь право задавать вопросы, — смотрю, как белок вытекает из скорлупы. — Мой отец погиб в автокатастрофе. Был дождь, а он ехал слишком быстро, — поворачиваю скорлупу, позволяя упасть желтку. Умалчиваю, что ехал он за мамой, которая позвонила отцу и попросила забрать от любовника, выгнавшего ее. Беру второе яйцо и разбиваю его, а еще третье, четвертое и пятое. — Может, всё-таки омлет? — иду к холодильнику и достаю молоко.

— Антон… — Мила осекается.

Возвращаюсь к плите, все также не глядя на девушку.

— Я же сказал, ты можешь задавать вопросы, — откручиваю крышку и выливаю полбутылки в салатник.

До меня доносится судорожный вздох Милы.

— Ла-а-адно, — делает паузу, словно собирается с сила. — А с твоей мамой что случилось? Она тоже была в машине?

Крышка от бутылки выскальзывает из пальцев. Подпрыгивает на столешнице, пока не останавливается у пакета с овощами.

С силой ставлю бутылку на стол. Резко открываю выдвижной ящик и хватаю венчик. Сжимаю его в ладони. Металлическая ручка до боли впивается в кожу.

— Нет, — цежу, пытаясь справиться с яростью, охватившей тело. — Моя мать жива. Но лучше бы умерла.

Тринадцатая дверь. Антон. Терраса. Часть 4

Удивленный вздох слетает с губ Милы.

Я понимаю, как прозвучали мои слова. Но других, которые более точно описали бы мое отношение к матери, попросту нет. Но объясниться перед Милой, думаю, все же стоит.

— Ты же помнишь моего друга, Стаса? — окунаю венчик в молочно-яичную смесь. — Вы на бое познакомились.

— Да, — мягкий голос Милы помогает напряжению немного отступить. После чего доносится какой-то шорох, но я не оборачиваюсь. Вместо этого изо всей силы начинаю взбивать будущий омлет.

— Мы выросли вместе, — мои слова заглушает звук ударов металла по стеклу. — Наши отцы еще в девяностых начали бизнес вместе. Занимались перепродажей медицинских препаратов, — замолкаю. Вот сейчас только мыслей о потерянной работе не хватает.

На поверхности яиц появляется белая пена. Откладываю венчик. Открываю нижний шкафчик, достаю сковородку. Ставлю ее на индукционную плиту, нажимая на сенсорную панель.

— Мы со Стасом выросли вместе. Ходили сначала в один садик, потом в школу. А после смерти отца я переехал жить к Авдеевым, — достаю с соседнего шкафчика растительное масло, капаю его на сковородку, после чего добавляю к нему будущий омлет. Закрываю его крышкой. — Ты, наверное, спросишь, почему я не жил с матерью?

Беру овощи и высыпаю их с пакета в раковину, включаю воду. Пока тщательно мою огурцы, помидоры, салат, молчу. Выключаю кран.

— В детстве я тоже задавался этим вопросом. Какой бы мать не была, я любил ее. А потом вырос и все осознал, — снимаю деревянную доску с крючка и достаю нож из выдвижного ящика. — Моя мать — долбанная эгоистка, которая не знает, что такое любовь.