Между тем к зданию Таврического дворца начинают подходить толпы народа, а среди них вооруженные винтовками солдаты и рабочие. Сначала толпа шумит за решеткой, на улице, а затем каким-то образом проникает во двор Думы. Поминутно кто-нибудь оттуда вбегает и вызывает социалистических депутатов – то Скобелева, то Чхеидзе, то Керенского. Они выходят во двор и что-то говорят. Толпа кричит “ура” и на время успокаивается, но затем снова начинает напирать. И снова речи… А власти все нет и нет. Совещаются!..
Я хорошо понимаю, как трудно было Думе, в большинстве своем состоявшей из умеренных и правых депутатов, принять решение об образовании революционной власти. Мы все, собравшиеся в кулуарах Думы, и тогда это понимали. Но от этого понимания становилось еще тревожнее на душе. Ибо кто же, если не Дума, мог взять власть в свои руки и возглавить революцию, с каждой минутой все более и более охватывавшую народные массы и превращавшуюся в хаос анархии, грозящей страшным потоком разлиться по России, которая должна защищать себя от напора внешнего врага…
Люди из толпы постепенно начали проникать в самое здание Думы. Так как распоряжаться в Думе было некому, то мы, случайные люди и отдельные депутаты, принимаемся наводить порядок… Улица все больше и больше заполняет Думу. Все мы кого-то принимаем, кого-то для видимости арестуем, кого-то убеждаем уйти, утихомириваем…
В этот момент все возрастающей анархии, в каком-то коридоре, ко мне подходят три неизвестных мне человека:
– Укажите нам, пожалуйста, комнату, которую можно было бы занять.
– А кто вы?
– Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов…
Я ответил, что не состою депутатом и не могу распоряжаться отводом комнат, но постараюсь посодействовать им. Как раз в эту минуту мимо нас проходил товарищ председателя Думы, А.И. Коновалов.
– Александр Иванович, – обратился я к нему, – вот Совет рабочих депутатов просит отвести ему комнату для заседаний.
Коновалов, только что вышедший из совещания думских лидеров и, очевидно, всецело поглощенный мыслями о том, что там происходило, рассеянно взглянул на нас и быстро ответил:
– Идите в комнату бюджетной комиссии, она свободна…
Через два часа образовался Временный комитет Государственной Думы, а через два дня – Временное правительство. Но первенство власти принадлежало Совету. Прежде чем Временный комитет Думы назначил своих комиссаров в правительственные учреждения, Исполнительный комитет Совета уже распоряжался, его знали, ему до некоторой степени подчинялись…»
Казус с пророчеством монаха Авеля
В историографии императора Николая II существует один эпизод, связанный с мистикой, точнее с предсказанием, которое царская семья узнала в столетнюю годовщину убийства Павла I. Речь идет о знаменитом пророчестве монаха Авеля, в миру Василия Васильева (1757—1841), которое он сообщил императору Павлу I, а тот его записал. Позднее листок с предсказанием оказался в ларце гатчинского дворца, открыть который вдова Павла Петровича, императрица Мария Федоровна, завещала по истечении ста лет со дня кончины своего мужа, то есть 11 или 12 марта 1901 года по старому, юлианскому стилю.
История эта в последнее время стала широко известной и признается за достоверную, в том числе и многими биографами Николая II. С разной степенью подробности повествуется о том, как 12 марта 1901 года Николай II и Александра Федоровна отлучились в Гатчину, чтобы «вскрыть вековую тайну». Как вернулись оттуда «задумчивые и печальные», уклоняясь от рассказа того, что же они узнали. Хотя окружающие по ряду обмолвок смогли выяснить: в таинственном откровении год 1918-й упоминался, как роковой и для августейшей четы, и для всей династии Романовых.
Самое парадоксальное, до последнего же времени никто не предпринимал попыток проверить на подлинность примечательный казус. Ведь в распоряжении историков имеются помимо прочего дневники Николая II, в том числе и за 1901 год. Так что подтвердить или опровергнуть с их помощью сенсационный анекдот вроде бы легко. Однако что-то мешало, прежде всего, специалистам произвести заурядное и совсем нетрудное исследование. Дневник хранится в ГАРФ (Государственном архиве Российской Федерации), в Москве. Номер фонда и дела также давно не составлял секрета. Пусть дневники за 1901 год долго не были опубликованы. Зато записи за другие годы обнародованы еще при советской власти, в 1923 и 1991 годах.