Закулисная хроника. 1856 — 1894

Старейший из гувернеров У-р, некогда бывший помощником управляющего, до самой смерти не мог забыть обиды, нанесенной ему начальством, которое унизило его перемещением в гувернеры. Это была единственная поэма его рассуждений и бесконечной воркотни. Воспитанники называли его «обезьяной», на которую, говоря откровенно, он был похож складом лица. У-р был необыкновенно худ, голову стриг всегда под гребенку и носил большие очки; в движениях заметна была военная выправка. Он постоянно кашлял и говорил отрывистым, резким голосом.

Как-то раз, вспоминая при мне старое доброе время, он поведал свои убеждения и взгляды на искусство, которые в молодости применял даже на деле.

Я ведь, — говорил У-р, кашляя себе в кулак и притопывая ногою в такт кашлю, — в прежние-то годы заведовал здесь и драматическим классом. У меня, батюшка, было не то, что нынче у вас. У меня на сцене ни любовник, ни комик, ни злодей — никто не смел так руками размахивать да держать себя вольно как теперь. У меня этой вашей дурацкой жестикуляции не существовало. У меня все было по военному. Бывало, хоть десять человек стоят на сцене, и все, как один, руки по швам, во фронт. Зато вот и выходили актерики!

Помощником управляющего при Федорове остался прежний же — Леонтий Филиппович Аубель, считавшийся оригинальной личностью. Наружным своим видом он олицетворял гоголевского Петра Петровича Петуха: был также необъятно толст и также тяжел на подъем. Однако, обладал физиономией не только приятной, но просто-таки красивой, в особенности же хороши были его темно-карие глаза. Он был весьма недурным пианистом и большим любителем кутежей. Аубель чуть не бочками пил водку, вина и пиво, и при том никто никогда не видел его пьяным. Воспитанники боялись его, как огня, и при встрече раболепно целовали у него руки, которыми он частенько награждал их такими внушительными пощечинами, что у виновных от боли искры из глаз сыпались.

Леонтий Филиппович был немного косноязычен, говорил неразборчиво и заикаясь. С воспитанниками постоянно бранился и всякие чувствительные экзекуции над ними любил производить в своем присутствии. Что же касается словесных внушений, то они были неподражаемы и анекдотичны.

При мне однажды вся школа провинилась перед ним тем, что в субботу, когда он разрешил питомцам уйти к родным до обеда, многие запротестовали и в урочные два часа по полудни стали требовать обычной трапезы. Аубель, совмещавший с должностью помощника управляющего обязанности эконома, возмутился такой дерзостью мальчишек, которые не позволяли ему быть верным призванию эконома и, собрав юных бунтарей в столовую, прочел приличную случаю нотацию.

— По…слу…шайте!.. госпо…да… Я должен… должен… должен… Я должен сказать!!! Сказать, что… всякий во…спи…танник… и не только… всякий…, но и… каждый… обязан…, и не… только… каждый…, но и… все…

Долго что-то непонятное говорил Леонтий Филиппович, вертясь около одного слова, и, наконец, внятно воскликнув: «свиньи!», громко отплюнулся и торжественно удалился к себе в контору правления.

Аубель заведовал всею хозяйственною частью по обмундированию школы. В его время воспитанники носили вместо нынешних шинелей и пальто так называемые плащи, которые не имели рукавов, но были с уродливыми коротенькими капюшонами. Обыкновенно они делались из грубого толстого сукна и общим покроем немного напоминали костюм тогдашних факельщиков.

Как-то узнает Леонтий Филиппович, что один из взрослых уже воспитанников, Стрельский, малый высокого роста, возвращается в школу по воскресеньям вечером без провожатого, вопреки установленному правилу, а в особенности Аубеля обеспокоило то, что Стрельский переходит Семеновский плац, который в старое время пользовался плохой репутацией, благодаря нескольким случаям грабежа. Призывает он к себе этого воспитанника и говорит ему:

— Г. Стрельский… я за вас… опасаюсь.

— Что так?

— Вы… по вечерам… ходите из дому… без… без… провожатого.

— Ну, так что ж?

— Как что ж? — изумляется помощник управляющего. — Ведь я… за… за… за вас… в ответе… Ходите по… по… по Семеновскому плацу… а это не безопасно… Мало ли что… может случиться… Там всякий… сброд… Вас могут обидеть.

— Не извольте беспокоиться, Леонтий Филиппович, до сих пор еще никто не обижал и не обидит. А уж если вы вызываете меня на откровенность, то признаюсь вам, что и я побаиваюсь…

— Вот видите!?

— Но только не того…

— А чего же?

— Я побаиваюсь, чтоб самого меня когда-нибудь полиция не заподозрила за мошенника…

— Как так?.. что за ерунда?

— Честное слово!.. Плащ у меня такой кургузый, что многие прохожие пугаются и принимают меня за мошенника…

— Вздор!.. В такие плащи… многие таланты… кутались, и… никто их не пугался!