Закуси горе луковицей

— Да потому, что его движение к цели, — ответил он, — можно сравнить с путешествием «Летучего голландца» в неизвестность. В его команде, в общем, как и везде, кроме молодых, здоровых и энергичных людей, немало лодырей, стариков и пьяниц. От них мало пользы. Но ни у кого нет и мысли выбросить их за борт. Потому что его экипаж — это не скопище индивидуалистов, а единая сплоченная команда. И у каждого из них есть свои обязанности. Со временем конечная цель корабля прояснится, курс подкорректируют. И пусть это мечта, легенда. Но мне такая будущность гораздо приятней, чем бег наперегонки к вожделенному корыту. Потому что мне претит животное благополучие. Поэтому я и считаю социализм перспективней, духовней и гуманней.

— Духовней?! — так и подскочил Семен Викторович. — Меня, уважаемый, удивляет ваша полная зашореность. Общество, позволившее уничтожение своих граждан, ничуть не духовней каких-нибудь дикарей, приносящих в жертву своих соплеменников. Оно, оглохшее от собственного воя, десятилетиями бросало на жертвенный камень своих самых лучших ученых, инженеров, писателей, военачальников, крестьян. Что вы на это скажете?

— Репрессивные органы отнюдь не атрибут социализма, а болезнь, которая погубила его. Суть же этого строя — в идее справедливости для всех. И она замечательна. Но вот методы ее воплощения в жизнь были непродуманными, а порой преступными, что и дискредитировало идею. А впрочем, у каждого общества свои пороки… свои ошибки и свои дурные привычки.

— Лихо! Так вы, что ж, предлагаете простить преступления Советов?

— Важно правильно оценить их и не забыть этого. В истории США подлости и преступлений уж никак не меньше. Да весь капитализм вырос на попирании морали. И даже сейчас под предлогом утверждения демократии во всем мире, ваши, господа, беспорочные Штаты продолжают наглейшим образом подрывать деятельность неугодных ему законных правительств и протаскивать в них своих марионеток и лизоблюдов. Джимми, разве не аморальна такая демократия по-американски? Из вторых рук, так сказать.

Американец взъерошил волосы.

— Я отвечу. Да, в нашей истории были и есть позорные факты. Не всё я одобряю и не всё прощаю. Но, должен сказать, я все же люблю Америку.

— Родину любить — это нормально, — успокаиваясь, заметил Володя.

— А мне не за что любить свою, — с вызовом сказал Семен Викторович. — Она мне ничего не дала. Я проработал на нее всю жизнь и остался нищим. За что мне любить ее?

— Вы извините, но любовь по расчету почти никогда не оправдывает надежд, — сказал Володя. — В моей детской жизни было не все благополучно, да и сейчас, как видите. Но я горд тем, что родился в России. Где еще есть такой народ, гостеприимство, добросердечность… А раздолье? А поэзия, песни? Кто не замечает всего этого… в общем, мне жаль его. Моя родина мне понятна во всем, даже в жестокости.

— А много ли, друг мой, вы знаете о природе жестокости? — спросил Семен Викторович. — До вашего прихода мы с Джеймсом обсуждали вопрос о причинах терроризма. А что вы думаете по этому поводу?

— Вряд ли я скажу что-то новое. Полагаю, здесь определяющую роль играют… три обстоятельства: неистребимая жажда власти, все та же примитивная жадность и неприятие чужеродного светского и духовного образа жизни.

— Ну вот, а говорили: ничего нового, — сказал Джеймс. — О последнем факторе мы как-то и не вспомнили. Вы считаете, его достаточно важным?

— По правде говоря, первостепенным.

— Поясните, пожалуйста, — попросил американец.

— Свою религиозную жизнь каждый народ организует по-своему. Одни благочестивы только в храме, а вне его — живут как хотят. Это очень удобно. У вторых вера более глубокая: они стремятся соблюдать посты, заповеди. У третьих и вовсе фанатичная: весь их жизненный уклад подчинен вере.

Существует мнение, что если Бог есть, то он — один на всех, а религии — всего лишь тропинки, ведущие к нему. И не так уж важно, кто по какому пути идет. Но верующие примириться с этой мыслью не могут. Большинство из них насмерть сжилось со своей верой, и покушение на нее воспринимает чрезвычайно остро. Потому что она — одно из немногих достояний любого народа, пусть даже самого нищего, самого малого.

— Да никто на их веру и не посягает! — с возмущением воскликнул Джеймс.

— Позвольте заметить, — подал голос Виктор, — я думаю, что глубокая и фанатичная вера одновременно и спасение, и беда. Для отдельных народов — спасение, так как она дисциплинирует общество, для человечества в целом — беда, потому что столкновение религий неизбежно подталкивает мир к войне. А к компромиссу они не готовы.

— Справедливое замечание, — согласился Некрасов. — Однако разрешите досказать своё размышление.

— Да-да, это любопытно, — сделал приглашающий жест Семен Викторович.