Зал ожидания (сборник)

– Его машина сбила, дорогая такая иномарка, когда он со школы возвращался. Потом я узнал, что водителю всего три года дали – мальчик, оказывается, не по переходу шел… хотя я его всегда учил…

«Какой ужас!» – хотела воскликнуть Елена, но губы ее задрожали.

– Я вам теперь покажу то, что обещал, – сказал Егор, поднимаясь с матраца.

Он сделал несколько шагов к стене. Елена только теперь обратила внимание, что там была плотно запертая дверь. Егор взялся за ручку и потянул ее к себе. И сразу свет – яркий солнечный свет – хлынул в пустую, мрачную комнату. Как свет из прошлого, как свет воспоминаний, кроме которых уже ничего не осталось у хозяина этой квартиры.

– Здесь все, как было тогда… – сказал он. – Посмотрите.

– Нет! – Женщина встрепенулась. – Я не смею!..

Она выставила руки вперед и не трогалась с места.

– Наверное, вы правы, – согласился Егор. – Иногда я вхожу сюда, ложусь на пол среди этих вещей и просто плачу… Чем старше дети, тем отчетливее понимаешь, как безвозвратно уходит жизнь. Родителям всегда хочется, чтобы дети подольше оставались маленькими. Вот и я живу этим. Только этим…

– Может быть, этого астронавта вам не стоило отдавать? – спросила Елена сквозь слезы.

– Знаете, мне показалось, что вашему сыну он теперь нужнее. Когда-то я привез его из Брюсселя. Там был философский форум, в котором я участвовал. И сын этого астронавта очень полюбил. Но я же видел, как Вите было плохо. А теперь он, наверное, счастлив. Разве не так? Пусть и мои там, на небе, порадуются…

– Спасибо… Спасибо вам! – Елена сделала движение навстречу, но не решилась на что-то б'oльшее. – И ради Бога, простите меня за то, что я о вас так говорила…

– Пустяки. – Он махнул рукой и гримаса, похожая на улыбку, тронула его губы. – Это вы меня простите за мои откровения.

– Знаете, Егор, – впервые обратилась женщина по имени, – мне все же хочется вас как-то отблагодарить. И я подумала, что Витюшины сбережения… вам пригодятся… Я вижу, как вы тут… Пожалуйста, не отказывайтесь, прошу вас!

Она раскрыла сумочку, висевшую на плече, и достала из нее приготовленную пачку купюр. Потом протянула Егору, но тот даже не посмотрел в ее сторону.

– Хорошо, я на подоконник положу.

– Нет, постойте! – Егор шагнул к ней. – Витя говорил мне, что вас оставил папа. Значит, и вам не очень сытно живется?

Елена пожала плечами.

– Вот и оставьте мне только девяносто копеек, что я давал Вите в тот день. Мне больше ничего не надо. Правда. Это ведь ваши деньги, а не мои. И еще… Можно, я провожу вас?

* * *

Они медленно шли по осенней улице. Шли рядом и тихо разговаривали. О погоде и о детстве, о жизни. И уже не оглядывались по сторонам, ловя насмешливо-снисходительные взгляды прохожих. Над ними остатками медно-золотистой листвы вяло шелестели деревья.

– Посмотрите на марлевые прожилки тополиных листьев, – сказал Егор, – они, листья, уже рождаются старыми и морщинистыми, неся в себе память всех предыдущих поколений. Так и люди, наверное… Только память эта почему-то недоступна для пользования.

– Да, человек далеко не всё может знать и понимать в этом мире, – согласилась Елена. – Никому, например, не дано знать, какой ценой оплачивается счастье.

– И горе, – добавил Егор. – Простите, я опять о грустном…

– Ну, вот мы и пришли. В этом подъезде наша с Витюшей квартира на третьем этаже, номер двенадцать.

– Вы так сказали, будто приглашаете меня в гости…

Елена улыбнулась в ответ и пожала плечами.

– Я просто хочу вас покормить.

– Не сегодня, конечно, – сказал Егор. – Я, наверное, должен как-то по-другому выглядеть… Дайте мне несколько дней.

– Хорошо. Мы будем ждать, – сказала она. – Только… не собирай больше бутылки…

– Обещаю. А вы… передайте привет сыну. Он правильный пацан! И пожимает плечами… как ты…

– Хорошо, передам, – сказала она с теплотой в голосе.

Он поднял руку, прощаясь. Потом повернулся и быстро стал удаляться, не оглядываясь. Елена проводила его глазами, пока светлая куртка не скрылась за углом…

Николаев 2012

Зал ожидания

1

Вначале, точнее, напоследок – я решил пойти в редакцию. Хлопнуть дверью, так сказать. Не натурально – с дрожанием стекол и осыпанием штукатурки. Я ведь не психопат, не сторонник эпатажа. Хлопнуть дверью означало для меня узнать, наконец, что хоть кто-то не станет заворачивать в газету селедку, а бережно вырежет подборку моих стихов и, может быть, даже захочет прочитать их еще раз – когда-нибудь, в непростую минуту. Такое вот желание, прощальная мечта. Заключительное слово подсудимого, так сказать.

А еще хлопнуть дверью – это доказать самому себе, что не зря я отмучился сорок лет в этой стране, врастая корнями в ее благодатную и веками поруганную землю, впитывая всеми капиллярами своей души ее особый, не поддающийся теоретическим выкладкам менталитет. И не зря всю сознательную жизнь тяготился своей авторской невостребованностью, душившей во мне самые светлые замыслы. И не зря так долго сопротивлялся, пафосно заявляя в заводской многотиражке, что «никогда не буду эмигрантом». Был такой порыв души – что отказываться…